— Иннокентий Николаевич, скажите на него действительно можно оставить ребенка?

— Поймите меня правильно, деточка. Я знаю его всего года два… Правда, мне его рекомендовал один мой друг, которому я сам полностью доверяю, но… В общем, сами понимаете — дело это слишком ответственное. Поговорите с ним сами. Материнская интуиция, я уверен, окажется более действенным инструментом, чем весь мой педагогический опыт. Сам же скажу только то, о чем действительно могу судить. Иван, несомненно, прекрасно ладит с детьми, любит их, ему комфортно с ними, а им с ним. Потом… За то время, что он работает здесь, не было случая, чтобы юношу можно было бы обвинить в нечестности или безответственности…

— Васька что-то обронил о том, что этому Ивану Ивановичу, не знаю его фамилии, негде жить…

— Иванов его фамилия, но это, в общем-то, не имеет значения, — Чертопыльев рассеянно глянул на меня поверх очков, тем самым заставив мгновенно согнать с лица дурацкую ухмылку — «Иван Иваныч Иванов тирьям-трам-пам-пам без штанов…» — Важнее то, что в силу обстоятельств он действительно остался без жилья. Некоторое время жил… Впрочем, что это я? Совсем старый стал — язык как помело, а голова дырявая. В общем, здесь он оформлен ночным сторожем, что дает ему возможность иметь свой угол… Но этим летом в школе будет ремонт. Я обещал похлопотать, чтобы Ивана на все каникулы взяли работать в какой-нибудь пионерский лагерь… Но если вы с ним найдете общий язык, это будет просто великолепно. Ведь Вася летом как обычно будет на даче?

— Да… — промямлила я, с трудом переваривая все то, что сказал добрейший старичок. — Ну что ж… Где нам его найти?

— Идите в первую мастерскую. Сейчас там никого нет. Я пришлю Ивана к вам.

— Спасибо.

— Не за что, деточка. Как идут дела у Петра Леонидовича?

— Все отлично. Завтра открывается его персональная выставка. Наташа как раз едет, чтобы попасть на вернисаж.

— Прекрасно, прекрасно… Жаль, что такой талант оказался не нужным на Родине… Да… Как известно, нет пророка в своем отечестве…

Старик продолжал еще что-то ворчать, а я, тихонько подталкивая перед собой Перфильева, выбралась из кабинета в коридор.

— Больше всего мне не понравилось слово «юноша», — немного помолчав, авторитетно заявил Василий.

А потом, поймав мой насмешливый взгляд, возмущенно всплеснул руками.

— Ты же сама привезла меня сюда для того, чтобы я поделился своими впечатлениями…

— Не сердись. Просто надо знать Чертопыльева. Для него «юноша» любой, кому пока что не перевалило за семьдесят… — у меня под курткой противно затренькал мобильник. — Прости…

Сама я была глубоко убеждена, что маленький черный аппаратик, который уже давно паразитировал на мне — в сумке или в кармане, обладает своим собственным характером и норовом. Я вообще имела склонность наделять любую технику, с которой мне приходилось иметь дело, если не душой, то неким ее эрзацем. Так она становилась ближе, понятнее и мне было проще бороться с ней. «Технический кретинизм», как это называла моя продвинутая дочь, был во мне стоек и неистребим.

Так вот, я не раз убеждалась, что по тембру, настроению что ли, с которым звонит мой телефончик, я с вероятностью 99,9 % могу определить, насколько неприятна та новость, которую мне хотят сообщить. На этот раз, судя по всему, это было что-то хотя и не смертельное, но достаточно серьезное, чтобы поломать все мои планы. И не ошиблась. Из аэропорта звонила Наташка. Накануне девочка заявила мне, что она уже достаточно взрослая, чтобы самостоятельно добраться до Шереметьева и отказалась от моей помощи. Ее самолет должен был вылетать через два с небольшим часа, и только сейчас эта растяпа выяснила, что забыла дома билет и паспорт. На мой гневный рев она лишь высокомерно бросила: «Чья бы корова мычала!» и, сообщив, где будет ждать меня, отключилась.