И теперь клятва связывает меня крепче цепей. Отказаться от свадьбы? Ха, но тогда банковский клерк совершенно законно выставит святыню на продажу, и я окажусь клятвопреступницей. Дело не только в клятве. Я всей душой верю, что святыня должна быть возвращена. Я хочу её вернуть.

– Прочитала?

Мама вошла без стука.

– Угу.

– Иветт, при всех… недостатках Гердана я действительно считаю, что войти в семью градоправителя было бы хорошо. Тебе не придётся ни о чём беспокоиться, и ради этого стоит потерпеть небольшое неудобство, связанное с не самой приятной личностью супруга.

– Ты уговариваешь, – дошло до меня.

– Иветт, а разве ты не изменила своё решение?

Я барабаню пальцами по столешнице.

Молчание затягивается, но мама меня не торопит, спокойно ждёт.

Наконец, я вздыхаю:

– Я повременю разрывать договор. Я сделаю копию завещания и посоветуюсь с юристом.

– Хорошо, Иветт. Посмотрим, что у тебя получится.

Звучит угрожающе. Наверное, потому что неприятности – создания стайные, и я интуитивно чувствую, что завтрашний день принесёт мне сюрприз.

Утро выдаётся солнечным, но о надоедливом дожде, всю ночь шуршавшим за стеклом, напоминают зеркальные лужи. Я смотрю в окно, почти не обращая внимания на маму. Завтрак проходит в густой предгрозовой атмосфере. Или мне только кажется? Меня не отпускает мысль, что Геранд так или иначе навредит мне в ближайшее время, а я не могу предотвратить беду. До того, как найду способ ускользнуть из заготовленного отцом капкана, не могу поговорить с градоправителем откровенно.

– Тяжело без мужчины в доме…, – тянет мама и обмакивает в персиковое варенье наколотый на вилку кусочек творожной запеканки.

– Тяжело без ума в голове, – в тон отзываюсь я, откладываю приборы и поднимаюсь из-за стола.

Аппетита нет.

– Иветт?

– Я навещу детей. Как обычно.

Мама подозрительно щурится, но быстро сдаётся.

Я торопливо выхожу, чтобы скрыть, как меняется выражение моего лица. Мама никогда не давала себе труда задуматься, откуда я беру деньги на жизнь, на благотворительность, на варенье, и начинать задумываться она явно не собирается. Легче вздыхать о тяжкой вдовьей доли.

Элька высовывается с кухни, чтобы подать верхнюю одежду, но я жестом отсылаю Эльку обратно. Справлюсь сама. Тем более приличествующая аристократке вельветовая накидка останется в шкафу. Я натягиваю тёмное пальто крестьянского фасона. Оно старит меня лет на пять, зато оно тёплое и не продуваемое, в нём никакие морозы мне не грозят. Обуваюсь в широкие башмаки с тупыми носами. И выхожу в осень.

Солнце прыгает по лужам, отражается яркими бликами. Я поднимаю лицо к безоблачному небу. Тревога разжимает свои когти, и я ловлю принесённый ветром ярко-красный кленовый лист. Стараясь огибать лужи, я дохожу до начала Второй улицы, перехожу проспект, разграничивающий Верхний и Средний город. Встрепенувшись, извозчик приглашающе махнул рукой, но я отрицательно качаю головой и сворачиваю в проулок. Мне не далеко, пешком дойду.

Дело даже не в расстоянии.

Я останавливаюсь между двух «слепых» стен соседних зданий, смотрю вперед, потом оборачиваюсь, убеждаюсь, что никто меня не видит. Как всегда, впрочем. В проулок редко кто суётся.