Особенно разболелась рука после того, как раненого навестил Егоров. Он принес гостинец – несколько кусочков сахару – и сказал, что все в бригаде Мишке кланяются и желают поправиться поскорее.

– Спасибо! – расцвел Мишка. – А почему не зайдут сами?

– Да то к тебе не пускали, то некогда – на станцию Железница, почитай, всей бригадой ходили. Теперь у нас рельсовая война.

И Егоров рассказал, что всеми партизанскими бригадами получен приказ: взрывая рельсы, сковать передвижение противника. Чтобы враг не мог перебрасывать воинские части с фронта на фронт, не мог подвозить боеприпасы, чтобы наступающей Красной Армии было легче громить врага.

После этого разговора мальчик не спал всю ночь. Кроме Мишки, в этой половине избы медсанбата других раненых не было. За раненым мальчиком присматривала хозяйка избы, молчаливая, усталая женщина, напоминающая Мишке его мать.

Услышав ночью стоны, хозяйка, босая, в длинной холщовой рубашке, вышла из-за занавески:

– Худо тебе, сынок? Может, медицину побужу…

– Сам обойдусь! Дайте лучше водички.

Он пил, стуча зубами о край кружки. Он капал холодной водой на раненую руку. Все равно жгло, как будто под кожу насыпали горячих углей.

Почему он такой невезучий? Люди воюют, рвут рельсы; наверное, на станцию Железница и Лариска с бригадой ходила, а он в постели лежит.

В одном ему повезло: что он лежит, можно сказать, дома, в Кривицах, где у партизан есть фельдшер Мария Ефремовна. Раненому опасно оставаться в деревне, где шныряют немцы.

В Шолохове тамошний доктор тайком лечил раненых партизан. Он придумал вывесить на двери дома дощечку с надписью: «Сыпной тиф». Немцы шарахались от этого дома. Но потом разнюхали, что их обманывают, и расстреляли доброго шолоховского доктора.

Попадись им Мария Ефремовна, они бы и ее расстреляли, да только руки коротки!

К утру Мишка забылся, но очень скоро его разбудили громкие голоса. Мальчика потянуло к окну. На деревенской улице было полно народу. Раздвигая толпу, на крыльцо взбежала начальник санчасти Мария Ефремовна, которую по молодости лет в бригаде звали просто Машей.

А следом за ней четверо партизан внесли носилки, но не в Мишкину, а в другую половину избы.

Лицо человека, которого несли на носилках, было закрыто куском парашютного шелка, и Мишка не мог его рассмотреть.

Но зато он заметил в толпе свою хозяйку и стал звать ее здоровой рукой.

Оглядываясь, она подошла к окну:

– Ложись, сынок. Увидит Маша – заругает. Не велено тебе вставать.

– Лягу. Только сперва скажите: он летчик?

– Летчик. Наша разведка – Раиса с Ларисой в лесу его разыскали. С горящей машины кинулся. Кабы не подбили, он бы лекарства тебе привез.

– Он жив?

– Жив, да, видать, плох. Страсть как руки и лицо попалило.

– Почему ж он не кричит, если живой?

– Потому как без памяти. Ложись, сынок. Я уж постараюсь, все разузнаю и тебе расскажу.

Мишка послушно лег. Это правда: не надо сердить Машу. Если Маша будет им довольна, может, она согласится перевести сюда летчика. Были бы они вместе, Мишка бы ухаживал за ним.

Какая, должно быть, невыносимая боль, если рослый, плечистый летчик потерял сознание! Значит, вытерпеть больше не мог!