Не понимаю, как он может оставаться таким отчужденным. Наверное, все художники такие: они наблюдают жизнь со стороны.
Розовых очков я не ношу, мне известно, что у жизни есть и оборотная, отталкивающая сторона. Это знает каждый, кто проработал в больнице не меньше трех лет. Но всех подробностей в рентгенологии не услышишь: наши пациенты приходят на рентген, а потом отправляются в отделение, и нам вечно не хватает времени, чтобы выслушать, что с ними стряслось. За обедом, на вечеринках или в свободную минуту мы сплетничаем вовсю, в том числе и о пациентах. Ужасно видеть, что может сделать с человеком другой человек. Нет, я не невежда. Но меня слишком долго оберегали от лобовых столкновений с реальностью – пока я не перебралась в Кросс, не поселилась в Доме.
Сегодня был день ослепляющего прозрения. Больше я никогда не смогу относиться к людям так, как прежде. То, что происходит за закрытыми дверями, разительно отличается от всего, что я привыкла видеть. Всюду Дорианы Греи. Не знаю, кто отец Оливии, но понимаю, что совесть его не мучает: он считает, что Фрэнки и его дочь сами виноваты. А мне невыносимо думать о тех, кто охотится за несмышлеными детьми! Этот мир ужасен.
Пятница
1 апреля 1960 года
В кои-то веки удалось вернуться домой пораньше, и выяснилось, что Пэппи сегодня тоже свободна. Не знаю, где она провела прошлый понедельник, когда Джим и Боб устроили всеобщий сбор: с тех пор как меня перевели в «травму», я редко вижусь с Пэппи. Тоби пригласил нас к Лоренцини – в бар в конце Элизабет-стрит, в Сити.
– У меня целых две новости, – начал Тоби, пока мы шагали через Макэлхон-Стейрз к Вулумулу – по кратчайшему пути к заведению Лоренцини. – Хорошая и плохая.
Пэппи промолчала, а я предложила:
– Выкладывай хорошую.
– Я получил солидную прибавку.
– А что за плохая новость?
– Бухгалтеры компании сели и кое-что подсчитали. – Тоби скорчил гримасу. – И теперь с начала следующего года я останусь без работы, правда, не я один. Компании осточертели повышения зарплаты, забастовки, профсоюзные деятели, любящие покомандовать, инвесторы, требующие прибылей, вот она и решила заменить людей роботами. Роботы могут закручивать гайки и делать многое другое круглые сутки – ни обедать им не нужно, ни в уборную ходить.
– Зато стоят они бешеных денег, – возразила я.
– Верно, но в компании подсчитали, что все затраты на роботов быстро окупятся и даже останется инвесторам на пиво и карманные расходы.
– Какой ужас! – ахнула Пэппи. Она всегда вскипала, когда слышала, как притесняют рабочих. – Позор!
– Так устроен мир, Пэппи, тебе следовало бы знать, – наставительно заметил Тоби. – В чем-то обе стороны правы. Начальство выжимает из нас все соки, а мы выжимаем из него деньги. Если кто и виноват, так только умники, которые навыдумывали всяких роботов.
– Вот именно! – подхватила Пэппи. – Все дело в науке!
Я внесла свою лепту, заявив, что во всем виноваты люди, которые от пьянства совсем разучились работать.
У Лоренцини мужчин всегда бывает больше, чем женщин, поэтому Пэппи вскоре покинула нас, хотя, по-моему, уже переспала со всей округой. Тоби нашел в глубине зала столик на двоих, мы долго сидели и в дружеском молчании наблюдали, как переходят от стола к столу завсегдатаи бара. Бедный Тоби! Страшно, наверное, влюбиться в такого человека, как Пэппи.