И только тогда, когда это осталось в тебе, когда это стало твоим, когда «забыто» все, что прочтено, увидено в чужом творчестве, когда забыты азы учебы, когда природа, традиции, стиль, чувство прекрасного, правдивость, ритмы сегодняшнего дня – растворились в тебе, вся проделанная работа над созданием образа опять ушла в подсознание, – только тогда начинается творчество. Третий период актерской работы.

Период, когда актер творчески преображает ремесло в искусство. Когда актер играет. Он как бы проецирует вымышленный и утвержденный в нем на репетициях образ зрителю. Через себя. Как слайд через проекционный аппарат.

Чем точнее и реальнее этот образ был увиден в воображении (первый период), чем совершеннее твоя «аппаратура» (второй период) – тем точнее этот образ будет воспринят зрителями (третий период). В понятие «игра» входит и восприимчивость зрителя, это мостик, невидимая нить, связывающая актера со зрительным залом.

26 июня, четверг. Репетиция «Сада» с остановками. Потом прогнали два акта. На репетиции сидел Элем Климов – ему это все скучно. Он, видимо, как и Любимов, не признает такого Чехова.

Опять интересные замечания Эфроса.

Многие не берут его рисунок, хотят делать по-своему. Эфрос показывал, например, возмущенную Аню: «Мама живет на пятом этаже… Накурено!.. Какие-то французы!» Она это Варе кричит, как будто Варя во всем виновата. Чуб в этом куске играет Аню медленно, со слезами, но эфросовского нерва нет. Но, может быть, Эфрос и прав – выше своих способностей актер не прыгнет. А некоторые актеры такие упрямые и самоуверенные!

Лопахин. «Я весной посеял маку тысячу десятин и теперь заработал сорок тысяч чистого. А когда мой мак цвел, что была за картина!»

Лопахин тоже не чужд прекрасного. Раневская любит вишневый сад, а у него – маковое поле. Но! Он за него получил доход. А Красоту продать нельзя. То есть можно, но это уже другое отношение к красоте. Красота у него – изначальная выгода. У Лопахина не было счастливого безмятежного детства, как у Раневской. Он труженик.

У Чехова тоже не было счастливого детства. Он всю жизнь зарабатывал, чтобы содержать не только себя, но и всю свою многочисленную семью. Он, как и Лопахин, тоже знал, что сколько стоит.

Почему Лопахин не мог выкупить Вишневый Сад и подарить его Раневской, ведь на торгах он заплатил в 5 раз больше, чем Сад стоил до торгов? А почему сестры в «Трех сестрах», если уж так рвутся в Москву, не купили билеты и хотя бы не навестили Москву?

Потому что не об этом пьеса. И «Сад» и «Москва» – символы. Москва в «Трех сестрах» – символ, куда рвутся люди, но куда никогда не попадут.

Недостижимая цель.

Кстати, у Лопахина тоже есть эта «недостижимая цель» – Раневская. Она поразила его, когда ему было 15 лет. «Такая молоденькая, худенькая», – вспоминает он. А Высоцкий на этих словах еще и жестом одной руки делал этот зигзагообразный росчерк при слове «худенькая». Ради нее он разбогател, чтобы быть вровень, но у него хоть и «тонкая душа и пальцы, как у артиста», но душа не беспечная.

Чехов писал Книппер в 1903 году: «Ведь это не купец в пошлом смысле этого слова…» И ей уже через два дня: «Лопахина надо играть не крикуну, не надо, чтобы это непременно был купец. Это мягкий человек». А Станиславскому в тот же день, 30 октября: «Лопахин, правда, купец, но порядочный человек во всех смыслах, держаться он должен вполне благопристойно, интеллигентно, не мелко, без фокусов…»