ЭФРОС. «Все, что касается взаимоотношений Раневской и Лопахина, по-моему, выглядит очень сильно. Страдания Лопахина из-за Раневской и его беспомощность в деле ее защиты – тоже очень хорошо. Она слабая и очень сильная. Она способна оставаться самой собой. После ее ухода Лопахин долго молча стоит, запрокинув голову, еле сдерживая слезы. Вообще тут очень ясно, как он ее любит. И как хочет ей помочь. Возраст Раневской делает эту любовь ощутимой и конкретной.

Она все время отсылает его к Варе, и он быстро-быстро соглашается: да-да, конечно, ему надо жениться, и обязательно только на Варе. А что ему еще ей сказать?»

25 июня 1975, среда. Репетиция «Сада» с остановками. Потом прогнали два акта. Замечания Эфроса. Пыталась за ним записывать. Как мне помогло, что в свое время я быстро научилась конспектировать лекции в Университете.

ЭФРОС. «Центр – Раневская. Любопытство к ней – к ее походке, одежде, словам, реакциям. Ведь она из Парижа! Начинать первый акт надо очень резко. С самого начала – динамика поступков и конфликтность ситуаций. Некоторые слова почти выкрикиваются. Незначительные слова вдруг обретают конфликтный смысл. Все развивается очень стремительно. Одно за другим. Не садиться на свои куски, даже если их трудно играть. Тогда просто проговаривать, но быстро. Смысл дойдет сам собой. Главное – передать тревогу. В тревогу надо включиться за сценой, до выхода. Нервность передается от одного к другому. От первой реплики Лопахина: „Пришел поезд, слава богу!“ до непонятного звука струны во втором акте. Но все должно быть легко и быстро. Как бы между прочим».

Многие не берут эфросовский рисунок, может быть, не успевают. После репетиции я – с бесконечными вопросами к Эфросу. Он терпеливо объясняет. Сказал, что для него главное в спектакле – Высоцкий, Золотухин и я… Сказал, что раньше пытался добиваться от актеров тех мелочей, которые задумал и считал важными, но потом понял, что это напрасный труд и потеря времени, что выше себя все равно никто не прыгнет.

Но я часто видела, как меняются актеры после репетиций. Например, тот же Золотухин совсем не мог сразу ухватить эфросовский рисунок в Пете Трофимове и как постепенно, от репетиции к репетиции, он становился тем Петей Трофимовым, которого задумал Эфрос.

Правда, есть актеры, то, что называется «бытовые» – они очень хорошо и естественно играют «жизнь». В «Вишневом саде» это была Таня Жукова, которая играла Варю, или Антипов – Симеонов-Пищик. Они никак не могли (вернее, и не старались) схватить эфросовский рисунок, а играли бытово – по-своему. Или Чуб играла Аню не так, как показывал Эфрос. Она легко бегала по сцене, быстро говорила, как нужно, но в ней не было того внутреннего трепетного нерва, который требовался в этой роли – ведь она дочь Раневской.

Не знаю, зависит ли это от особенностей таланта или от упрямства актеров…

Талант – это способность видеть мир под неожиданным углом зрения, способность удивляться вроде бы привычному, примелькавшемуся. Но в преломлении этих привычных вещей получается результат, который удивляет людей – «боже, это так просто, как же я этого не заметил».