Касоги же и прочие народы, перебежавшие на сторону халифата и выступившие против Ярослава, не находились в столь щекотливом положении. Поэтому русские джонки, развернувшись строем фронта, преследовали их и терзали, стараясь нанести как можно больший урон.
Наместник же Херсонеса смотрел на открывшуюся перед ним картину волком. Ему было страшно. Он, как и многие аристократы, нутром чувствовал ту опасность, что исходила от Ярослава. И, несмотря на то что эта победа была в интересах Византии и его лично, отнюдь ей не радовался. В этих дымах и огне, которыми покрылось море юго-восточнее Кеммерийской переправы, он чувствовал что-то демоническое… что-то потустороннее… Во всяком случае, именно эти образы рисовало ему его воображение.
– Язычник… – тихо произнес наместник, вслушиваясь в звуки ветра, что доносили, как ему казалось, отголоски криков с поля боя. Оно было очень далеко, и вряд ли бы можно было что-то услышать, но… ему так казалось.
Он тяжело вздохнул.
Перевел взгляд. И вздрогнул.
Многие воины на его корабле молились. Но они возносили слова благодарности за желанную победу отнюдь не Всевышнему. Нет. То тут, то там шелестом неслось: «Посейдон… Посейдон…»
– Спаси и сохрани, – нервно перекрестившись, произнес наместник. Но никто не обратил внимания. Губы этих людей шептали благодарственные слова Посейдону, а глаза горели странным огнем. Иногда, очень редко, наместник встречал такие же взгляды на церковной службе. Он немного побледнел и хотел было еще раз перекреститься, но натолкнулся на тяжелый взгляд капитана корабля, уже седого и очень опытного моряка из Аттики.
– Не гневи Бога, наместник, – тихо, почти шепотом произнес он. – Сам видишь – слухи не врали.
– Бога? Как мое крестное знамение может прогневить Бога? Ибо это его прославление! Это… – хотел было еще что-то сказать наместник, но осекся и промолчал, потому что на него смотрели с осуждением все люди на этом корабле.
Моряки… это, наверное, самые суеверные люди в мире. После профессиональных солдат, разумеется. Хотя спор за пальму первенства в этом вопросе мог бы стать бесконечным, начнись он всерьез.
Глава 8
866 год, 18 сентября, Саркел
Наконец-то он прибыл в самую сильную крепость Хазарии, где временно располагалась ее столица. Ну, теоретически. Так-то в Хазарском каганате уровень развития государства был столь незначительным, что даже такое понятие, как «столица», еще не существовало. Где каган, там и столица.
Все-таки хазары еще не вылезли из «коротких штанишек» степного бродяжничества. И жили они в настолько примитивной архаичной экономической и социальной модели, что их державу даже государством можно было назвать едва ли не с натяжкой. Авансом. Этакий союз племен едва-едва, одной лишь ногой ступивший на порог архаичного варварского королевства в самой его примитивной форме. И если бы не торговые потоки, которые хазары контролировали, то и не ступили бы. Никогда бы так и не выделившись на фоне того сонма их предшественников в Северном Причерноморье.
Да, в тех краях жили и скифы, и сарматы, и гунны, и многие иные. Но все их красивые и громкие титулы не меняли главного – за ними неизменно скрывался не более чем вождь. Просто вождь. Который правил за счет личного авторитета и влияния. А их могущественные племенные объединения рассыпались сразу, как вождь или его наследник давали слабину. Каган в этом плане ничем принципиальным не отличался от того же Аттилы. Как только он ослабел, от него сразу начали отворачиваться некогда преданные племена. Что он им мог дать? Защиту? Больше нет. А иного у кагана и не имелось. В то время как взамен он просил ценные и очень ограниченные ресурсы. Даже несмотря на то, что каганат уже успел сделать маленький шажок, создавший ядро государства… ядро, которое не рассыпалось от первого же случайного потрясения, как разрушались племенные союзы.