— Исаев! — Следователь едва переводил дух. — Я приду к вам завтра. Обещаю.

— Нет, я сейчас, сейчас скажу… — Тот рвался из крепких рук медсестры, а та с привычно-суровым видом удерживала его. Уже все пациенты в палате сидели, с любопытством наблюдая за разыгравшейся драмой.

— Завтра, — отчеканил следователь.

— Нет, сейчас! Я убил его! Я убил его, потому что… — Даня поперхнулся глоткой воздуха и повис на руках у медсестры. Та уложила его и торопливо накрыла одеялом. Гневно обернулась к следователю:

— Не видите — он совсем плохой!

— Я все скажу, — чуть слышно проговорил Даня. — Никому не верьте, никого не слушайте. Правду скажу только я. Вчера у меня был урок, Я же говорил — у меня были уроки во вторник, среду и четверг.

Вчера был четверг…

«Точно, четверг! — припомнил следователь. — Как я сразу не сообразил! Убили ночью…А уроки у них были до полуночи. Стало быть, парень видел Боровина последним?»

— Мы позанимались, — торопливо шептал Даня.

Его лицо заметали серые, мертвенные тени, глаза едва открывались под тяжестью длинных ресниц. — Потом…

Потом я не помню. Кажется, я убил его.

— Брось, милый, — остановил его Голубкин. — Чего ради?

— Уйдите, — нервно сказала медсестра, пытавшаяся приладить иглу капельницы к вене Исаева. — Тут не полагается после трех!.

— Я убил его, кажется, — монотонно повторял парень. — А потом… Помню улицу. Я шел по улице, было так холодно… Я даже не оделся. Был в костюме. Да, пальто я не надел, потому что вышел не от себя, а от него. А к нему я, конечно, ходил без пальто. Потом… Вы говорили — я пил что-то?

— Коньяк… — машинально ответил следователь.

Даже медсестра остановилась, ловя каждое слово, хотя, конечно, мало что понимала в этой потусторонней исповеди.

— Да, я купил коньяк. В магазине, — уточнил Даня, как будто были другие варианты. — Я уже несколько дней подряд покупал коньяк. Мне было так плохо!

— Почему?

— Не знаю. Жить не хотелось.

— А что же дальше?

Даня прикрыл глаза и покорно опустил голову на подушку. Его лицо казалось мертвым.

— Потом, — он едва шевельнул губами, — я напился и лег спать.

— Вы сперва перерезали себе вены!

— Т-сс! — шепнула медсестра, прикрывая губы пальцем. Даня улыбнулся, не размыкая иссохших белых губ.

— Вот этого я не помню, — сказал он. — Убейте — не помню.

* * *

«Провались оно все! — яростно рассуждал Голубкин, застряв в пробке на Садовом кольце. — Признался в убийстве — сделал одолжение! А кто его заставлял? Сам, сам! А ведь не он!»

Что «не он» — конечно, оставалось под большим сомнением. Но Голубкин так «чувствовал», а чутье его обманывало редко. Слишком явно, чтобы быть правдой.

Слишком много улик против Дани. И парень-то не в себе — его и не посадят, а отправят лечиться. И потом — причина? Причина-то была?

"Что он там нес про свидетелей? Будем надеяться, это нормальные люди… Если они ему не привиделись.

Надо бы еще поговорить. Скажем, опросить соседей.

Кровь у него в квартире — на экспертизу. Может, и не от него одного… И тряпки проверить. Вдруг убил, протер полы в квартире Боровина, унес тряпки к себе…

Нужно срочно узнать группы крови у Боровина и Дани.