Не знаю, заметила ли мама, — что я помыла камень?

Наверное, да. Она все последние дни смотрела на меня так странно… Это было похоже на гинекологический осмотр. Наш класс — девочек — уже водили. Мне было ужасно стыдно, хотя я ни в чем не виновата. Она как будто хотела о чем-то заговорить, и не могла. И я не могу.

Я больше не могу и нею говорить. Пока останусь у отца.

Спасибо, мне намного лучше.

Она созналась? Она в самом деле созналась? Но она же не виновата!

Виноват только я. Я один его убил, слышите?!

Простите, я сейчас успокоюсь…Зачем, зачем она это сделала, ведь я уже взял на себя вину… Ну зачем?! Ведь у нее ребенок!

Вы говорите — Светлана что-то видела, какие-то улики. А убил Алексея Михайловича все равно я. Мать Светы созналась? Вы меня не обманываете?

Простите… У меня глаза постоянно на мокром месте. Не знаю, в чем дело, наверное, нервы. Господи, что я натворил!

Вы говорите — улики, и еще личное признание. Зачем? Потому что дочь больше не хочет жить с убийцей?

Потому что мать поняла, что Алексей Михайлович вовсе не…

Постойте! Я расскажу все, как было, и эту женщину, вы слышите, должны отпустить! Да, она убила его физически, камнем каким-то, как вы говорите, но виноват все равно я! Есть вещи потяжелее камня. Я один убил его!

Я его любил. Ладно, это в сторону, хотя… Я всегда чувствовал себя не таким, как другие. Только не подумайте, что между нами была какая-то грязь. Я не знаю, что это было. Я обожал его, боготворил. Наверное, я просто умею любить слишком сильно. Слишком. И та любовь, которую я получал в своей семье, меня не устраивала. Мне было мало этой обычной любви. Я хотел чего-то необыкновенного. Пол, возраст — все это было не важно. Я был как голодный человек, который хочет поесть, а что именно — ему все равно. Не знаю, отчего, всегда так было. Наверное, сейчас я нахожусь именно в том месте, которое мне и нужно. «Любовь, любить велящая любимым…» Я здесь уже всем надоел с этой цитатой. Но есть и другая.

"Они сказали мне: «Ты стал безумен из-за Того, кого ,ты любишь». Я им сказал: «Одним безумцам дано изведать сладость жизни».

Это из древней арабской поэзии. Иаффи… Впрочем, не важно. Я хотел любить так, как никто никогда не любил. И чтобы меня любили безумно. Меня — и больше никого. У меня получилось. «Падающего толкни» — вот вам еще цитата. Какое-то время я был счастлив. Наверное, уже тогда и сошел с ума, разве я отрицаю?

А у него не получилось. Он даже не догадывался ни о чем. Был со мной ласков, но держал на расстоянии. Я был и счастлив, и несчастен. Вторник, среда, четверг…

Дни наших занятий. Точнее, ночи.

Я, и только я, убил его. Потому что хотел его только для себя. К институту не ревновал — это была его работа. Но были и частные ученики, а ведь я — один из них. Я хотел быть единственным, но как это скажешь? Я хотел, чтобы он любил только меня. Наконец, получилось вам все объяснить. Вы понимаете?

Я не гомосексуалист. Так и запишите. Я полюбил его, как человек человека, как душа — душу. Как Данте — Беатриче, а ведь он и руки ее никогда не касался! Несовременно, скажете? Ну и пусть. Каждый идет своей дорогой. О, теперь я это очень хорошо понимаю!