«Хорошо бы, если родственник, а не однофамилец, – с надеждой думал чиновник Третьего отделения. – Вдруг удастся навести справки…»

Сам он тоже в одиннадцатом году лежал в госпитале в Яссах после ранения в коленную чашечку. Савельев смутно помнил те дни, потому что ежедневно напивался допьяна, не в силах перенести свалившиеся на него разом несчастья. Во-первых, то была смерть отца, по завещанию отпустившего на волю крестьян. Это сделало сына практически нищим. Во-вторых, то был конец военной карьеры, о которой Савельев мечтал с самого детства. Хромой гусар – уже не воин.

Однажды он был вызван к начальнику госпиталя по очень неприятному поводу. В очередной раз напившись, штабс-капитан Савельев переполошил ночью всю лечебницу, устроив стрельбу из пистолетов, которые прятал под подушкой. С пьяных глаз ему привиделось, будто бы его самым оскорбительным образом вызвали на дуэль. Доктор Хлебников осмотрел тогда его плохо сросшееся колено, затем велел посадить скандального офицера на лошадь и отправить, от греха, домой, в Кострому.

Статский советник неохотно вспоминал те дни, да и вспомнить мог немногое. Как ни силился он восстановить в памяти лицо начальника госпиталя, ничего не выходило.

Алексей Серафимович Хлебников принял чиновника из Петербурга с удивлением, но весьма радушно. Объяснив ему суть дела, Савельев попросил поторопиться со сборами.

– Надо срочно возвращаться в Москву, – твердил он, – вас ждут и надеются на вашу помощь…

– Конечно, конечно, – тут же засуетился бодрый старичок и, моментально собрав свой большой клеенчатый докторский саквояж, рапортовал по-военному: – Готов, ваше высокородие!

– Это все? – удивился Дмитрий Антонович. – Лекарства и инструменты? Из одежды потеплее ничего не хотите взять? В Москве скоро наступят холода.

– Холодов не боимся с двенадцатого года, – махнул рукой Хлебников.

– Вы тогда были в Смоленске?

– И в Смоленске, и на Березине, – улыбнулся доктор, – и в Битве Народов под Лейпцигом принимал участие, – не без гордости добавил он.

Дмитрий Антонович всегда испытывал чувство зависти к участникам Отечественной войны, даже к тем, кто находился в армейском тылу. Ему стыдно было признаваться, что он в это героическое время гонял по лесам дезертиров да колодников, а в перерывах между расправами устраивал в Костроме пьяные оргии и позорил свою фамилию самыми грязными выходками.

– Я заметил, вы немного прихрамываете, – садясь в карету, мягко сказал Алексей Серафимович. – Подагра? Ранение?

– Турецкая пуля, – небрежно ответил бывший гусар.

– Вот оно что! – протянул доктор. – Вы тоже участвовали в турецкой кампании? Мне ваше лицо как будто знакомо…

– А вы не были начальником госпиталя в Яссах? – с запинкой выговорил Савельев. Он не мог поверить в такую удачу.

– Та-ак… Вы, очевидно, лечились у меня? – догадался Хлебников. – Что же не признали-то сразу? Неужели я сильно изменился?

– Я сам изменился с тех пор, доктор, я! – улыбнулся статский советник. – А в те дни был словно помешанный…

Он подробно рассказал доктору о своем пребывании в госпитале, а тот мечтательно заключил: