— Не надо тебе этого всего, Кристина! Я же обеспечиваю тебя. Зачем ты мучаешь малышку нашу и себя убиваясь тут с этой посудой?

— Я… я работаю!

— Я знаю, — разговаривает он со мной, как с маленькой, — но тебе уже в декрет пора. Смотри, сколько отморозков тут ошивается. Я не всегда смогу быть рядом и защищать тебя. Не подвергай себя опасности! Ведь ты носишь моего малыша.

Миша говорит все это с такой нежностью и заботой в голосе, что я не могу не кивнуть.

— Ладно. Я уволюсь отсюда. Сама думала об этом сегодня.

Воронов облегченно выдыхает.

— Но, Михаил Захарович, я прошу вас не давить на меня. Я еще не готова быть с вами.

Лицо Миши снова мрачнеет.

— Значит, Кристина, я подожду, когда ты будешь готовой. Береги себя, и ее.

Воронов целует мою руку, треплет по животу, и выходит из кафе. С гордой выпрямленной спиной.

Может, зря я его так долго морозю? Мне ведь хорошо с ним. Я чувствую влечение к нему, особенно после того, как он сейчас быстро ушел, без особых уговоров. Я хочу побежать к нему, догнать и сказать, что согласна! Признаться в своих чувствах. Но потом отчетливо вспоминаю как долго он издевался надо мной, считал воровкой и не признавал мою беременность.

— Нет, Миша. Еще слишком рано. — беззвучно шевелятся мои губы. Я люблю тебя, но ты сделал мне больно. Не могу я тебе простить все это так быстро. Не могу, сказала!

КРИСТИНА

— Рожаю. — слабым от схваток голосом хриплю в трубку, роняю телефон на грудь, стараюсь продышать схватку.

До самого конца не хотела сообщать Мише, что в роддоме. Хотела сообщить уже после родов, когда все самое страшное будет позади.

О, как же ненамного меня хватило!

— Дыши, дыши, милая. Вот так. Еще немного осталось. — подбадривает меня акушерка.

— Немного, это сколько? — лепечу я. — Часа два?

— Где-то так. — кивает женщина.

Ничего себе, немного! Я же с ума сойду за два часа… От боли уже сейчас готова выть и на стену лезть.

Надя говорила, что роды — это больно, но не говорила, что настолько!

Хорошо, что позвонила Михаилу. У нас с ним был уговор, как все начнется, я еду в ту самую частную клинику, где лежала на сохранении вначале, и рожаю только там. Я не хотела, чтобы Воронов присутствовал на родах, потому что полагала, что, во-первых, мужчине совершенно нечего делать на родах, а во-вторых, мы с ним не настолько близки, чтобы посвящать его в этот процесс. Сам же Михаил настаивал на своем присутствии, и теперь мне чертовски его не хватает!

Не успевает пройти долгих и мучительных пяти минут после звонка, как в палату вбегает ошеломленный Воронов.

— Как, ты, милая? — он тут же подается ко мне, целует в губы, сжимает руку в ободряющем жесте.

— Вы так быстро приехали… — не вертится мне. — Или я уже в бреду от болевого шока?

— Ты в бреду тоже выкаешь? — поднимает бровь Воронов. — Давай уже на «ты» будем общаться, а то мне не по себе.

Смотрю на «галлюцинацию» Михаила Захаровича и не могу сдержать улыбки: бледный, растерянный, глазищи черные, огромные, в медицинском халате и шапочке он выглядит кхм… забавно.

— Я здесь, любимая, рядом. — гладит меня по влажному лбу. — Я давно уже тут жду, когда ты меня позовёшь.