— Семья собралась в гостиной, — сказал Лейстрейд.

— Вот и прекрасно, — весело заметил Холмс. — Но, может, сначала мы с Ватсоном взглянем на место преступления?

— Хотите, чтоб я сопровождал вас?

— Пожалуй, нет, — ответил Холмс. — Тело уже увезли?

— Было там, когда я поехал за вами. Но сейчас, наверное, уже увезли.

— Вот и чудесно.

И Холмс зашагал к двери в кабинет, а я поспешил за ним. Лейстрейд крикнул вдогонку:

— Холмс!

Холмс обернулся, недовольно приподняв брови.

— Никаких потайных ящичков или секретных дверей. Вы уж поверьте мне на слово!..

— Лучше подожду, пока… — тут Холмс осекся и начал ловить ртом воздух. Полез в карман, нашарил там салфетку, по всей видимости, унесенную с какого-то званого ужина по чистой рассеянности, и оглушительно в нее чихнул. Я посмотрел вниз и увидел огромного полосатого кота. Весь ободранный, в шрамах, он выглядел здесь в этом величественном холле не более уместно, чем какие-нибудь два ежа, примостившиеся в гостиной у ног Холмса. Одно ухо бодро и остро торчало у него над исцарапанной мордой. Другое отсутствовало вовсе, очевидно, было потеряно в уличной схватке.

Холмс чихнул еще раз и отодвинул кота ногой. Тот безропотно отошел в сторону, не зашипев, ничем не выразив возмущения, лишь в круглых глазах светился немой упрек. Холмс поднял голову над салфеткой и взглянул на Лейстрейда, тоже с упреком. В глазах его стояли слезы. Лейстрейд, которого было трудно смутить, выдвинул вперед свою обезьянью мордочку и усмехнулся.

— Десять, Холмс, — сказал он. — Ровнехонько десять. В этом доме коты так и кишат. Халл очень любил их, — и с этими словами он удалился.

— И давно вы страдаете этим недомоганием, старина? — спросил я Холмса.

— Всегда страдал, — ответил тот и снова громко чихнул. Слово «аллергия» вряд ли было известно в те годы, но как болезнь ни называй, симптомы одни и те же.

— Может, хотите уйти? — спросил я. Однажды мне довелось стать свидетелем ужасного случая, человек едва не погиб от удушья. Правда, у него была аллергия на овец, но симптомы были те же.

— Ему бы очень хотелось, чтоб мы ушли, — пробормотал Холмс, и мне не пришлось объяснять, кого он имеет в виду. Затем он чихнул снова (на обычно бледном его лбу возникла красная полоска), и оба мы прошли мимо двух констеблей в кабинет. Холмс затворил за собой дверь.

Комната была узкой и длинной. Располагалась она в конце крыла здания. Окна с двух сторон, а потому в кабинете было довольно светло — даже в такой серый и дождливый день. Стены украшали разноцветные морские карты в красивых рамочках тикового дерева, а между ними были развешаны не менее красивые инструменты для определения погоды в ярко начищенных медных футлярах под стеклом. Имелся здесь анемометр, два термометра (один регистрировал температуру воздуха на улице, другой внутри помещения), а также барометр — очень похожий на тот, что не далее, как сегодня утром, обманул Холмса, обещав повышение давления, а следовательно, благоприятную перемену в погоде. Я заметил, как стрелка его медленно ползет вверх, и выглянул на улицу. Дождь лил еще сильнее, ему было плевать на барометр со всеми его стрелками. Мы почему-то верим, что с помощью инструментов знаем об окружающем мире и прочих вещах гораздо больше, чем прежде. Но я достаточно стар, чтоб утверждать, что не знаем мы и половины того, в чем уверены, и достаточно умудрен опытом, чтоб со всей ответственностью утверждать, что никогда так и не узнаем всего до конца.