— Комиссар я ваш новый, — ответил Сергей по возможности просто. — Вот, зашел познакомиться.

— А-а, политком, — протянул боец устало-равнодушно.

— Не политком, а корпусной военный комиссар, — нажал Сергей. — Так что давай, боец, поговорим о вашей жизни — поскольку это, брат, огромное значение имеет: доклад мне о вас посылать товарищу Ленину — рассчитывать ему на вас как на верных бойцов революции или считать за ненадежный элемент.

Бойцы не то чтоб потрясенно онемели, но все же разом подались, потянулись к Сергею, примолкнув. Он знал, как имя Ленина воздействует на массу: люди самые разные, тем более простые, темные, не то чтоб обмирали от трепетного страха и благоговения, но именно что ощущали свое высокое значение, словно над каждым кто-то говорил: ты нужен нам; нам нужно знать, как ты живешь и какой жизни хочешь.

— А нешто он не знает, какие мы бойцы? — взгомонили все разом. — Ить сам об нас в газете прописал: привет герою Леденеву и его кавалерии.

— Покрытые славой геройских делов — вот какие мы, товарищ, элементы! Весь фронт вытягаем в боях с белой гидрой.

— Ну вот и спрашиваю, — сказал Сергей окрепшим голосом. — Известно — бьете контру, а за что? Новочеркасск штурмуете — зачем? Чтоб буржуев пограбить? — И покосился на бесстрастного, непроницаемо молчащего Аболина, словно надеясь доказать тому, что дух, устремления этих людей высоки, что не умом, а сердцем они видят идеал…

— Да как же за что? За нужду, за всю жизнь нашу горькую. За то, чтобы всем, какие ни есть на земле, беднякам жилось хорошо.

«Ага!» — возликовал Сергей.

— А что касаемо грабиловки, товарищ, — продолжил дюжий, с волчьими глазами взводный, — то какой же тут грех? Нешто мы у своего брата-бедняка последнее отымаем? У буржуев берем, от чужого труда нажитое. Имеем мы такое право — забрать себе чего из ихнего имущества?

— А Леденев — он как считает? — подцепил Северин.

— Так сам нам, любушка, сказал: «Возьмете город — ваш на двое суток». Да рази мы могем чего-нибудь поперек ему сделать?

«Ну вот и собрал показания», — подумал Сергей почему-то с обидой: да, прав был Студзинский — еще в глаза не видел Леденева, а образ, который себе сотворил по телеграммам и газетам, уже распадается.

— Вот вы, товарищ комиссар, видать, ученый человек — скажите: что же, мы неверно понимаем? Буржуя увидел — и трогать его не моги? А за что ж мы кровя проливаем?

— Ну, послушать тебя — так за то, чтоб карманы набить, — зло ответил Сергей. — Кубышку с золотом найти и хату новую построить, коней купить, быков. Добудешь — и сам богачом заживешь, своих же братьев-бедняков начнешь нанимать за гроши, чтоб на тебя горбатились, как ты на кулака.

— Да нешто я так рассуждаю?

— А как? По всей России города стоят без хлеба, жрать нечего, дети от голода мрут, а ты — «себе», «имею право» да еще именем народа прикрываешься.

— А иде же он, хлеб? — угрюмо, даже будто с затаенной злобой спросил из угла рыжеватый, немолодой уже боец, не подымая на Сергея воспаленных глаз. — Какой ревкомы загребли по нашим хуторам, а то будто наши детишки облопались — пихают в себя, и все-то им мало? Куды его дели? Кто съел? Да ишо подавай? Никак там у вас, в городах, такие товарищи думают, что хлебушек сам себя ростит, как сорная трава, — при земле человека и вовсе не надо, али мы, хлеборобы, без едового можем прожить. Да ишо вон какой порядок завели: коли хлеб не желаешь сдавать али вякнешь чего, так зараз к стенке прислонят, как контру революции.