— А ну-ка, братцы, потеснись! Прояви, босота, солидарность! Одной семьей живем, в одну и хату селимся — даешь интернационал! — прикрикнул Евгений, заработав локтями и пробивая путь сквозь давку.

— Куды прешь, фронтовик?! — отвечали ему, упираясь и пихаясь в ответную. — Ты кто таков будешь?

— Из тех же ворот, что и весь народ.

— А по виду, кажись, офицерик. Не видали мы раньше тебя, а, босяк?

— Да кто бы ни был — обогреться дайте, а потом хоть зубами грызите. — Евгений пробился в самый угол хатенки и сел на полу, расчистив комиссару место рядом.

Набились рог к рогу, до смрада: удушливо взвоняло скученными здоровыми телами, сырыми шинелями, сукнами, блевотным душком промокших сапог, обмерзлым железом винтовок — всем-всем настырно-ядовитым и даже выгребным, чем пахнут бездомовные, прошедшие уж сотни верст солдаты.

Вокруг Евгения с мальчишкой ерзали босые ноги с ногтистыми черными пальцами и жесткими, как лошадиные копыта, пятками; бойцы, сдирая, сматывали с них портянки, какие-то тряпки и пестрые бабьи шалевки, снимали шинели, гимнастерки, венгерки, выпаривали на огне и били вшей, вытаскивали из мешков и переметных сум исподние рубашки, завернутые в чистые тряпицы житные краюхи, сухари, шматки заржавевшего от старости сала — и все живее, громче гомонили.

— Налетай, ребята! Чем бог послал… разговеемся.

— Бурсаков напекем. Мучицу-то выдали… А то где еще печь припадет?..

— Иде ж каптер-то наш заночевал?

— Сиротская его доля — щи из бычачьих почек лопает!..

— Ничего, браточки, — вон он, Новый Черкасск. Заберем — ох уж и погуляем. За весь срок отъедимся.

— И отлюбим, ага…

— Уж там-то есть кого пощупать. Со всей России набегли. Все, какие при старом режиме богатства имели, увезли ишо загодя и туды сволокли. Буржуйского имения на весь бедняцкий класс с краями хватит.

— Да брали мы энтот Черкасск ишо в восемнадцатом годе — уже тогда-то все и вымели.

— Они, буржуи, тоже, кубыть, не пальцем деланные. На кой ляд им тебя дожидаться?..

— В подвалах каменных кубышки золота зарытые! Купецство проживало — надо понимать. Спытать только надо, где спрятано. Бери его за бороду и тряси. Сгрузимся добром!..

Сергей с острейшим любопытством вслушивался в речи этих полуголых, едящих и гогочущих людей. Неужели вот эти — те самые, о человечески необъяснимой храбрости которых писали «Правда» и «Известия»? О походах сквозь ветры, о победах над холодом, голодом? И они-то, железные, — о жратве, о поживе, о возможности вдоволь пограбить? Это красная конница? Или дикие орды, идущие за золотом и мясом? А может, так и надо и только так и можно — разрушить мир неправды и начать другую, прекрасную Историю, а сперва погулять, воздать себе за все века нужды, приниженности, безъязычия? Да, с жадностью к тому материальному, чего так долго были лишены, да, с ненавистью к тем изысканным вещам, которых касались пресыщенные, изнеженно-слабые руки господ, а ты и назначенья их не знаешь — и потому расколотить, изгадить, подтереться… Но все-таки не утерпел:

— И часто вы так, дорогие бойцы, грабежом промышляете?

— А это кто там? — изгально-ласково осведомился дюжий конник с голым торсом и заросшим щетиной энергичным лицом, остановив на нем беззлобно-любопытствующий взгляд. — Откель, куга зеленая, ты взялся?