Автобус поднялся на Иудин холм, и Дэвид ощутил приступ ностальгии, когда они по извилистой дороге проехали через сосновые рощи мимо бледных блестящих склонов, где белые камни сверкали на солнце, как кости, а серебряные оливы изгибали стволы в грациозной агонии на террасах – памятнике шести тысячам лет терпеливого человеческого труда.
Так похоже и в то же время чуть непохоже на милые сердцу холмы юга, которые он называл своим домом. Он не узнавал цветов, алых, как пролитая кровь, и вспышек солнечно-желтых соцветий на склонах, но вдруг у него перехватило горло, словно от физической боли: он увидел среди деревьев яркие шоколадно-белые крылья и узнал головку с хохолком – африканский удод, птица, ставшая символом его родины.
Он чувствовал, как в нем нарастает возбуждение, неопределенное, ненаправленное, но усиливающееся: он приближается к женщине, за которой прилетел, и еще к чему-то, еще неведомому.
И еще он испытывал чувство сопричастности. Симпатию к молодым людям, которые набились в автобус.
– Смотрите! – воскликнула девушка, касаясь его руки и указывая на рассеянные вдоль дороги напоминания о войне: сгоревшие кузовы грузовиков и бронемашин, сохраненные в память о людях, погибших на дороге в Иерусалим. – Здесь был бой.
Дэвид повернулся, заглянул ей в лицо, и увидел ту же силу и уверенность, которыми восхищался в Дебре. Эти люди живут одним днем и лишь по его завершении могут думать о новом дне.
– А еще бои будут? – спросил он.
– Да, – без малейшего колебания ответила девушка.
– Почему?
– Потому что... если тебе хорошо, ты должен за это драться, – и она широко развела руки, словно хотела обнять землю и весь ее народ, – все это наше, и все это хорошо, – сказала она.
– Ты права, девочка, – согласился Дэвид, и они улыбнулись друг другу.
Так они въехали в Иерусалим с его высокими, строгими жилыми кварталами из желтого камня, сгрудившимися на холме вокруг стен древней крепости – сердца города.
TWA[7] забронировала номер в отеле «Интерконтиненталь», когда Дэвид еще летел. Из окна номера открывался вид на Гефсиманский сад, на старый город с его башенками и шпилями, на золотой купол на вершине холма – центр христианства и иудаизма, святое место для мусульман, поле битвы последних двух тысячелетий, возрожденная древняя земля, и Дэвид ощутил глубочайшее благоговение. Впервые в жизни он осознал и начал постигать еврейскую часть своей души и подумал, что правильно поступил, прилетев в этот город.
– Может быть, – вслух сказал он, – может быть, здесь я найду все.
Под вечер Дэвид расплатился с таксистом на стоянке университета и позволил солдату у главного входа обыскать себя. Эти обыски при входе были настолько обычны, что скоро он перестал их замечать. Он удивился, увидев почти пустынный кампус, но потом вспомнил, что сегодня пятница, и темп жизни уже замедляется: наступает суббота.
Иудины деревья на главной площади и вокруг бассейна были в полном цвету. Дэвид направился в административный корпус и обратился к дежурному, который уже собирался уходить.
– Мисс Мардохей, – тот сверился со списком. – Да. Кафедра английского языка. На втором этаже Лейтермановского корпуса. – Он показал через стеклянную дверь. – Третье здание справа от вас. Идите сразу туда.