Окна снова и снова взрываются, превращаются в тучу осколков, которые опять складываются и занимают место в оконных рамах; момент возгорания бесконечно повторяется. Внутри кафе раздается грохот.

Сэм идет к нему по пустой дороге, ступая тяжело. Кажется, сам воздух лишает ее сил, она как будто идет наперекор шторму. Она останавливается, задыхаясь, в нескольких метрах от входа. В ушах у Тибо свистит ветер.

Именно здесь произошел С-взрыв.

И за все эти годы знаменитое место оставалось неприступным. Никто не сумел пробиться через ветреное безветрие, через силу, которую оно излучает, вспоминая о том, как взорвалось.

– Я знаю, ты хочешь сделать снимок, – кричит Тибо. – Но как же ты туда попадешь?..

Она тыкает пальцем.

Изысканный труп идет вперед. Продолжает идти там, где им это не по силам. Стариковский нос втягивает воздух, пар из трубы паровоза струится назад. Маниф узнает это место – здесь пахнет чем-то знакомым.

У Тибо все кипит внутри. Сэм толкает его следом за манифом. Тот без видимых усилий преодолевает наружное кольцо из осколков стекла.

– Это существо не позволит мне приблизиться, – говорит она. – А вот ты…

– Я не могу фотографировать за тебя!

– Да не нужна мне фотография, дурак. Там есть кое-что. Вынеси… ее.

«Что? О чем она меня просит? И я на это соглашусь? Быть того не может».

Но он не только хватается за поводок, который волочится по земле за манифом, и обматывает вокруг запястья, чтобы связать себя с изысканным трупом, – он бежит, нагоняет существо, касается металлических частей его тела.

Тибо захмелел от силы, струящейся из кафе. С ним самый лучший из манифов, ходячая случайность, совсем как тот громадный изысканный труп, что явился к месту смерти его родителей, – первый оживший образ, который он, испуганный мальчишка, увидел и который не причинил ему вреда.

Стекло бьется и бьется, но Тибо в безопасности, и, держась в ореоле манифовой силы, он может идти вперед. Они вместе пробираются между столами и стульями, расталкивают их, и Тибо, задыхаясь в горячем воздухе, входит в «Двух маго».

Они в помещении, полном тьмы и света, сияния и черноты, тепла и сажи, и Тибо слышит ток собственной крови вместе с рокотом от вибрации деревянных панелей. От жары по его лицу струится пот. Щиплет глаза. Столы пляшут на негнущихся ногах, неустанно кувыркаются, застряв в моменте взрыва.

Вокруг тела. Скелеты и мертвая плоть тоже пляшут во власти ударной волны, мясо отрывается от костей, чтобы потом на них вернуться. Изысканный труп, будто осторожное дитя, обходит горящих официантов, и Тибо следует за ним, еле дыша. У него снова есть миссия.

Кухня во власти бури из осколков тарелок. В самом центре – кто-то, умерший давно. Кто-то уничтоженный.

Крепкий, жилистый молодой человек, чье лицо можно увидеть лишь мельком, и оно скалится, сгорает, осколки костей разлетаются во все стороны раз за разом, его гримаса – сварливая, болезненная – превращается в оскал смерти, и это повторяется слишком быстро, чтобы можно было рассмотреть детали. Он похож на взорванную тряпичную куклу, которую пламя, черная магия и шрапнель превращают в облако частиц. Его рука лежит на металлической коробке, которая раскрывается, выпуская провода, бумагу, свет. Она тоже взрывается в бесконечном цикле повторений.