– Договорились.

Сэм складывает покрывало, протягивает мне руку и направляется в сторону нашего дома.

– Я пойду одна, – говорю я. – Хочу последний раз полюбоваться пляжем. И вообще, скоро все проснутся.

Сэм кивает, обнимает меня за шею и нежно целует.

– Еще увидимся, Анна Эбби из Нью-Йорка, – шепчет он.

Я касаюсь пальцами его губ, последний раз смотрю ему в глаза и удаляюсь. Я оборачиваюсь только один раз: Сэм идет по пляжу, а потом исчезает вдалеке, превращается в крошечную точку, и только его черная футболка все еще выделяется на горизонте.

Я тебя совсем не знаю, и все-таки ты сыграл огромную роль в моей жизни, стал частью моей истории. Теперь мы неразделимо связаны.

Вернувшись, я понимаю, что все еще спят. Я ужасно устала, но при этом чувствую себя такой живой. Меньше всего сейчас хочется ложиться в кровать. Я проникаю в дом, пробираюсь через холл и, открыв дверь, выхожу на веранду.

Солнце еще не взошло, от океана дует прохладный ветер и оседает на коже крохотными каплями воды. Я гуляю босиком по влажной траве, совсем как в первый день, а затем сажусь на нижнюю ступеньку и вслушиваюсь в убаюкивающий шепот волн. По берегу, прямо напротив меня, важно вышагивает чайка. Может быть, она ждет новостей? Вся остальная живность где-то прячется. В воздухе, в воде и на земле нет никого, кроме меня и этой одинокой птицы. Я думаю о том, сколько раз упускала возможность признаться Фрэнки, что люблю ее брата.

Например, в день рождения, когда меня еще не сдерживало обещание, я могла бы нервно прижать ее к стене дома и высказать все: и о своем желании, и о том, что оно сбылось.

Но вместо того, чтобы усадить ее и раскрыть страшный секрет, мы украдкой обменивались с Мэттом взглядами. Я брала у него книги. Сидела в его спальне и боялась, что Фрэнки вот-вот зайдет.

Я могла бы обо всем рассказать уже после похорон, когда мы запирались в комнате и часами слушали Helicopter Pilot.

Или после выдуманной истории с Йоханом.

Я не смогла предотвратить смерть Мэтта. Зато я сохранила наши отношения в тайне. Мое молчание избавило ее от лишних подробностей, от игры воображения, от неминуемого страдания и вопроса, на который нет ответа: «А что, если?»

А что, если бы он не умер?

А что, если все это ничего не значило?

А что, если это значило слишком много?

Однажды вечером Мэтт меня поцеловал. И все следующие недели пролетели быстрее пули и растворились в бесконечном небе. Он прижал меня к себе тогда, в доме, в самый первый раз, и перед глазами пронеслась вся наша жизнь: мы с Фрэнки и ее мужем были бы соседями, наши дети дружили бы и росли такими же неразлучными «близняшками».

А потом Мэтт умер, и все исчезло. Еще недавно я была так счастлива, ведь в жизни произошло кое-что невероятное, но я не успела этим насладиться – все кончилось. Растворилось в воздухе, оставив после себя только страшные тайны и разбитые сердца.

И вот теперь, ранним утром, сидя рядом с домом, за день до отъезда из Калифорнии, я наконец поняла, почему мне было так тяжело смириться с тем, что Мэтта больше нет. Фрэнки потеряла брата, тетя Джейн и дядя Ред – единственного сына, а я… Тяжелее всего признаться себе в том, что я вообще не знаю, кого потеряла. Насколько сильно мне должно быть плохо и как долго следует об этом вспоминать? Мэтт забрал все ответы с собой в могилу, и десятки, сотни писем в моем дневнике ни на шаг не приблизили меня к ним. Я по-прежнему мучаюсь теми же вопросами, что и в первый день, когда коснулась подвески из голубого стекла и ответила на поцелуй.