Наши сотрудники, выезжавшие на место катастрофы, рассказали, что даже на третий день глубокая борозда, которую пропахал самолет на месте своей трагической посадки, продолжала дымиться.

Но их, повидавших немало подобных катастроф, поразили не эти ужасные подробности гибели самолета. Гораздо ужаснее и отвратительнее было то, что к месту его падения бросились жители окрестных деревень и вместо того, чтобы попытаться оказать помощь пострадавшим (впрочем, потом стало ясно, что спасать было некого), стали растаскивать чемоданы и сумки с личными вещами погибших пассажиров.

Присланные на место катастрофы милиционеры и курсанты военного училища, закончив эвакуацию трупов, в течение нескольких дней обходили дома и, где путем уговоров, где используя силу закона, изымали награбленное.

По факту мародерства прокуратура возбудила уголовное дело, но разве может следствие или даже суд возместить тот моральный ущерб, который нанесли своим собственным душам люди, снимавшие с трупов обувь, сдиравшие с них окровавленную одежду, часы, драгоценности?

Казалось бы, что может быть страшнее и омерзительнее этой картины?! Но в Москве нам предстояло столкнуться с еще более изощренным мародерством.

На похороны Матвеева и его жены съехались многочисленные родственники со всей страны, в том числе, естественно, и те, возвращаясь от которых, они погибли. И пока товарищи Матвеева занимались организацией похорон, пока отдавали ему последние воинские почести, все родственники разбились на несколько враждующих лагерей и, не дожидаясь окончания траурной церемонии и не стесняясь присутствия посторонних, стали оспаривать права на наследство и на опекунство над его четырнадцатилетним сыном.

Всем им, даже самым близким, было глубоко наплевать на осиротевшего мальчишку, он был никому не нужен, их интересовало другое: опекунство давало право пользоваться московской квартирой, машиной, дачей, валютными накоплениями во Внешторгбанке.

Кульминации эта безобразная история достигла после похорон, когда все собрались помянуть светлую память нашего боевого товарища. Пока в гостиной произносились речи, пока мы поднимали «горькое вино» за помин его души, женская половина родственников затеяла на кухне дележ имущества. Началась ссора, едва не закончившаяся дракой, в которой были готовы принять участие вышедшие из-за стола мужчины.

Поминки были скомканы, а с сыном Матвеева случилась истерика. Он наотрез отказался от всех опекунов и заявил, что никто ему не нужен, он будет жить один и продолжать учиться в мидовском интернате.

Нам кое-как удалось развести враждующие стороны и убедить их разъехаться по своим городам и весям, пообещав, что мы сами позаботимся о мальчишке.

Этот случай навел меня на мысль, что мародерство на колхозном поле не было случайным. И не меня одного.

В течение многих лет оторванные от советской действительности и, что скрывать, слабо разбиравшиеся в тех явлениях, которые подспудно назревали в нашей стране, мы, может быть, впервые задумались над тем, что наше общество, в несомненные ценности которого мы безоговорочно верили и безопасность которого защищали, тяжело больно. В том, что эта болезнь неизлечима, мы убедились позднее…