Вечерние кастрюли мыли после ужина и возвращали в цех утром, дневные — мыли днем, увозили вечером. Фургон подъезжал к высокому кухонному крыльцу. Водитель глушил мотор, открывал заднюю дверцу фургона. Наш рабочий укладывал между ними дощатый мосток, сволакивал кастрюли на тележку и вез в кухню, где вдвоем с Лидией Егоровной ставил их на плиту, а пустые катил тем же ходом обратно.

Одновременно с машиной появилась раздатчица. Началась суета. Нужно было проверить накладные, подписать водителю путевой лист, сосчитать привезенные в картонной коробке пачки печенья, чай и сахар. Раздатчица вышла к машине подписывать бумаги, а Лидия Егоровна пошла вместе за ней. Я осталась в кухне одна. От кастрюли с котлетами пахло невыносимо, и я вдруг встала, взяла с тарелки два куска хлеба, из кастрюльки — котлету и положила ее между кусками. Выглянула в коридор — от угла до угла вдоль стены было метра три. В двух шагах от кухонной двери стояла тележка с чистыми кастрюлями, готовыми к отправке. Я подошла к ней, сняла крышку с большой кастрюли, забралась внутрь и крышкой накрылась. Сердце стучало так, что казалось, вот-вот кастрюля загудит в ответ гулким эхом.

Не знаю, сколько я там просидела — думаю, что недолго, хотя мне показалось, что долго. Потом услышала шарканье кожаных тапок Лидии Егоровны и ее голос: «А Нютка-то куда подевалась?» И голос раздатчицы: «Да в столовую, наверно, ушла. Гена, кати!» Кастрюля вздрогнула и поехала. Когда Гена двигал ее на мосток, она могла бы перевернуться, но тогда я об этом не подумала, только уперлась спиной и плечами в толстые алюминиевые стенки.

— Тяжело чего-то сегодня, — услышала я его голос. — Подустал, видать. Пустую кастрюлю еле закатил.

— Иди, иди поужинай, подкрепись. Лида уже разогревает, — громко сказала раздатчица.

Шофер с лязгом закрыл фургон, хлопнул дверцей кабины. Мотор покашлял и завелся. Мы выехали со двора.

Я знала, что центральный столовый цех находится где-то неподалеку. Но сколько туда езды — пять минут? три или десять?

Я выбралась из кастрюли. Задняя дверь фургона закрывалась на короткую перекладину без замка. Я видела ее в щель, но достать не смогла. Нож нужно было с собой брать, а не котлету с хлебом. Я заметила, что продолжаю держать ее в руке. Сунула сверху под майку и, приседая на ухабах, чтобы устоять на ногах, двинулась по фургону искать хоть какой-нибудь инструмент. В те времена, когда машины ломались чуть ли не по два раза на дню, все возили с собой инструменты. Все, кроме одного того шофера. Я нащупала домкрат и запаску, и ничего больше там не было. Значит, через пять — максимум десять минут меня обнаружат и вернут обратно. А если не обнаружат, запрут в этой холодной железной тюрьме, где я за ночь замерзну насмерть. Второй вариант пугал меня меньше. Я прошла в пустой дальний угол и легла на грязный, холодный пол, слившись с ним в своей серой одежде.

Но не случилось ни первого, ни второго, а вышло так, что именно там, на той паршивой, грунтовой, разбитой, сплошь в колдобинах и ямах дороге на тогдашней окраине города судьба или я не знаю кто — не ангелы же в небесах — подарила мне шанс. В мой будто бы день рождения, о котором я забыла напрочь.