— Да потому, что он принял от меня кучу денег в банк и не поинтересовался, где я их заработал, каким трудом, какой сделкой. Он знает, что у меня куча дорогих шедевров, но я-то картины не продавал. Ты же знаешь, как эти бабки нами заработаны, — напомнил он ей.

— Ох и лиса ты у меня! — восхищенно воскликнула Лариса, игриво толкнув его в бок.

— Нет, дорогая, ты лиса, а я большой старый лис, — поправил ее Лесник.

Целый день они знакомились с Веной, ее достопримечательностями. В покупках Лесник Ларису не ограничивал, но все, что она хотела приобрести, покупал в два раза больше, так как надо было Альбине показать, что вдали от нее он думал о ней.

С такой неизбежностью Лариса была вынуждена мириться, так как понимала, что из-за нее Виктор мог бы бросить Альбину, но из-за своих детей, ради их будущего и благополучия, он не имел права вольно распоряжаться собой. Другой человек в такой ситуации поступил бы иначе, но этого ожидать от Лесника было бесполезно, да и сама Лариса этого тоже не хотела. Она так его любила, что жила его интересами и помыслами, а поэтому противоречий в этой части между ними не было.

Отдыхая в купе поезда, спешащего из Вены в Москву, Лариса, предвидя предстоящую разлуку с Лесником, как бы размышляя вслух, выдохнула из себя:

— Витя! А я ведь тебя люблю по-настоящему.

— Я тоже! — с грустью в голосе, задумчиво произнес он.

— Спасибо за признание, но я сейчас не о тебе говорю, а о себе. Вот приедем мы в столицу, и ты упорхнешь от меня в свое Тузово. Что мне одной делать в этой холодной, многолюдной, но чужой для меня Москве? Я, наверное, ее брошу к чертовой матери и перееду жить к тебе в Тузово, куплю там дом. Тогда мы чаще будем встречаться, ты чаще будешь звонить мне по телефону. В крайнем случае я и сама могу со стороны всегда посмотреть на тебя, твоих детей. Они мне дороги, хотя бы потому, что в них есть твоя частица.

Положив ее голову себе на руку, Лесник выдавил из себя:

— Мне будет так очень трудно жить. Я же не могу разводиться.

— И не надо. Живи, как живешь, а я буду довольствоваться теми крохами счастья, которые будут падать со стола твоей жены.

— Тебе так тоже будет нелегко жить, — сделал он вывод.

— Конечно, Витя, я обворована в любви и ласке, так как мне приходится ее делить с другой женщиной, но я по-своему счастлива. Есть женщины, прожившие замужем всю жизнь, но так и не понявшие, что такое любовь, не постигшие того счастья, какое испытала я с тобой. Выпитого напитка мне надолго хватит, а там незаметно старость подойдет. — Расплакавшись, Лариса долго не могла успокоиться, а успокоившись, неожиданно спросила у Лесника: — А может быть, постричься и пойти в монахини?

— Еще чего вздумала! Уж, кажется, от любого был я готов услышать такую глупость, но только не от тебя, — возмутился Лесник.

Он еще долго с недовольством высказывался о несуразной ее идее, но чем больше возмущался, тем сильнее крепло в ее душе желание поступить именно так.

«Зачем я буду мешаться у него под ногами, создавать сложности в его жизни, а их у него и без меня хватает?

Отрешусь от всех мирских забот и посвящу себя служению Богу. Буду замаливать свои и его грехи, а их у нас с ним достаточно. Лишь бы не отказали моему желанию и приняли бы в монастырь», — спокойно определилась она, не желая вступать с Лесником в дискуссию.