Нам было важно, чтобы места в комнате для свидетелей не пустовали и мы не отгораживались от людей, поскольку ничего не скрывали. О чем-то приходилось умалчивать, но мы искренне старались помочь. Департамент – учреждение, которое содержится на деньги штата, там исполняются смертные приговоры, вынесенные государственным судом, – и вот, по мнению его руководителей, у людей нет права знать, что делается в камере смерти. Пол Уотлер, член правления техасского Фонда свободы информации, сказал: «Такое положение, когда места для прессы пустуют, поскольку Департамент порой не желает принимать сотрудников аккредитованных новостных агентств, противоречит общественным интересам и никак не соответствует принципам гласности».
Решение Департамента ограничить присутствие свидетелей продиктовано неудачно проведенными казнями в Огайо, Оклахоме и Аризоне в 2014 году. В Оклахоме осужденный по имени Клейтон Локетт получил инъекцию непротестированного препарата и умирал на кушетке в течение 45 минут. Потом определили, что он умер от сердечного приступа, а не от препарата, и это, конечно, жестоко и противоестественно, не лучше, чем поджариться на электрическом стуле или висеть, задыхаясь, в петле. В Огайо Деннис Макгуайр, прежде чем умереть, 25 минут бился в конвульсиях. В Аризоне Джозеф Вуд, как говорят, почти два часа задыхался на кушетке, пока наконец его муки не прекратились. Во всех трех штатах использовались новые составы, потому что фармацевтические компании, расположенные в основном в Европе, решили прекратить выпуск и поставку препаратов в Штаты, где практикуется смертная казнь.
В 2012 году Техас перешел с трехкомпонентного препарата на однокомпонентный. Где его закупают – никому не известно: Департаменту разрешили хранить это в тайне. Департамент заявил, что раскрытие поставщика нанесет ему вред, – полная чушь. Почему бы людям не узнать правду? Ведь вещества, с помощью которых совершают казни, покупаются на деньги налогоплательщиков. Публике нужно знать, что препараты поступают из надежного места, и просто абсурдно со стороны Департамента возражать.
Подозреваю, настоящая причина в том, что если раскрыть фирму-поставщика, то она, желая сохранить свой престиж, сама прекратит поставки, и тогда Техас никого не сможет казнить.
После увольнения я не особо обращала внимание на казни, однако аутсайдером себя не ощущала. Я стала как большинство жителей Хантсвилла, – они не задумываются о том, что буквально по соседству совершаются казни. Иногда мне звонили репортеры, которым требовалась консультация человека, знающего тюрьмы; если звонили из Европы, я отказывала, ибо знала: они все только извратят.
В декабре 2012 года я ушла из консульства и стала работать пресс-представителем юридической фирмы в Хьюстоне. Мне очень льстило, что зарабатывала я теперь больше, чем в Департаменте, и какое же было облегчение, что не нужно сообщать плохие новости – о захвате заложников, о самоубийствах, о «беспорядках».
Моя дочь знала, что раньше я работала в тюремной системе, и значение слова «заключенный» понимала с самых ранних лет. Иногда, видя, как они в своих белых робах метут мусор на улицах Хантсвилла, она говорила: «Мама, вот плохие люди». А я отвечала: «Нет, они совершали плохие поступки или просто запутались, но они вовсе не обязательно плохие». Мне казалось важным это уточнять.