За восемь лет работы я нагляделся, каково приходится заключенным – не только в отделении смертников, но и в общем отделении. В тюрьме жить тяжело. Это не жизнь, а прозябание в жутких условиях. В техасских тюрьмах чрезвычайно много попыток самоубийства, причем удаются лишь единицы. Отсюда два вывода: первый – в техасских тюрьмах очень плохо; второй – тюремная система работает с безжалостной четкостью.
Пошли слухи, что я хороший свидетель-эксперт, и мне стали звонить и писать адвокаты-защитники со всего Техаса. Никогда себя не считал ни в чем экспертом, и вдруг оказалось, что я таки эксперт. Видимо, благодаря работе в Департаменте я сделался доктором наук о тюремной жизни. Я выступал в суде, рассказывал, как работает система, каково будет существование преступника, если его приговорят к жизни, а не к смерти. Моим делом стало объяснять 12 присяжным, что казни преступника есть альтернатива. Мне пришлось работать вместе с Деннисом Лонгмайром, профессором уголовного правосудия в Университете Сэма Хьюстона, непоколебимым противником высшей меры. В день казни он всегда, будь там дождь или град, устраивал у «Стен» акции протеста. Я его очень уважал, и вот теперь мы были в одной команде.
Раза два в суде, где я выступал, присяжные выбрали для подсудимого в качестве наказания жизнь, а не смерть. Однако я занимался тем, чем занимался, не из моральных соображений, это просто было дело, и дело хорошо оплачиваемое. Я не выступал против собственно казни и всегда удивлялся, что обвинители ко мне вообще не подходят, ведь сведения, которыми я делился, вполне могли пригодиться и им.
Родственники преступников меня любили, а родственники убитых выказывали ненависть и враждебность, – как и некоторые бывшие коллеги по тюремной системе. Я приехал в Хантсвилл на какое-то торжество, и один из тюремных начальников назвал меня предателем. Я подумал: «Ну и черт с ним, раз он так думает, наплевать на чужое мнение. Я-то знаю, что никогда систему не предавал, несмотря на все ее недостатки». Я гордился своей работой в Департаменте и ничем ему не навредил.
На каком-то процессе в Ливингстоне по делу об убийстве меня спросили, что я думаю о смертной казни, и я привычно ответил: «Мое мнение к делу не относится». Прокурор буквально подскочил и воскликнул: «Мистер Фицджеральд, если вас спрашивают в суде, значит, относится!» Тогда я ответил, что приемлю смертную казнь, но в Техасе казнят слишком часто. Подсудимый убил свою подругу, которая была гораздо старше его, и искренне каялся. Однако обвинителя интересовала только собственная победа, – и дело кончилось смертным приговором.
Со временем я все чаще задавался вопросом о сути этой меры наказания. Конечно, здесь прежде всего вопрос возмездия. В Техасе у большинства обвинителей менталитет ковбойский: чем больше зарубок на прикладе ружья – тем лучше. Окружной прокурор в этом штате – должность скорее политическая, и они стараются показать себя защитниками мирного населения и грозой преступников. Генри Уэйд проработал прокурором округа Даллас 36 лет, процент обвинительных приговоров у него составлял 93, и те немногие адвокаты, которым удалось у него выиграть, называли себя «Клуб 7 процентов». Вот такие нравы.