Куда всё-таки нас, меня занесло. Сидим посереди чужого города, совсем одни, как на дне океана. Чего бы Даша подумала, узнай она, где я сейчас?…

На какое-то время в подъезде воцаряется тишина. Потом Дима тихонько кашляет в кулак. Чувствую, что у меня затекла нога, меняю положение тела, громко шаркая берцем. От ботинок Кизи веет тяжелым, едким запахом кала…

- Кизя, может, ты снимешь ботинок и положишь его за пазуху? - предлагает Астахов шепотом. - Я сейчас в обморок упаду.

Я чувствую, что Кизя улыбается в темноте. Он необидчивый. Даже как-то радостно реагирует, когда над ним шутят. И от этого значение и едкость шутки совершенно растворяются.

Хасан поправляет ремень, что-то звякает о ствол.

Шея стоит недвижимо, спиной к стене, полузакрыв глаза.

Далеко раздаются автоматные очереди.

«А что, если я сейчас заору дурным голосом „…тё-мна-я ночь! только пули свистят по степи…“ - что будет?» - думаю я. И сам неприязненно дергаюсь. Какое-то время не могу отвязаться от этой шальной мысли. Что бы отогнать беса сумасшествия, тихонько, одними губами напеваю эту песню.

- Ташевский молится, - констатирует Астахов.

- Цыть! - говорит Шея.

Замолкаем. Всё время хочется сесть иначе, ноги затекают. Терплю. Смотрю на пацанов, никто не шевелится. Терплю. Наконец, Астахов пересаживается иначе; следом, Кизя, сидящий на лестнице, вытягивает ногу в обгаженном ботинке и ставит ее на каблук рядом с Астаховым; под шумок и я пересаживаюсь.

- Как куры, блядь, - говорит без зла Шея.

- Кизя, тварь такая, убери ботинок, - просит Астахов.

Кизя молчит.

Астахов наклоняется над берцем Кизи, пускает длинную слюну - сейчас мол, плюну прямо на ногу.

- Ага, и платочком протри, - советует Кизя.

Астахов сплёвывает в сторону и отворачивается к окну.

Смотрим вместе в темноту. Качели иногда скрипят. Крона все бурлит.

- Пойдем, на качелях покачаемся? - предлагаю я Димке, пытаясь разогнать внутреннюю мутную тоску.

Молчит.

«Забавно было бы… Выйти, гогоча, и громко отталкиваясь берцами от земли, начать качаться… Чеченцы удивились бы…»

От того, что я вспоминаю чеченцев, произношу мысленно имя этого народа, мне становится ещё хуже.

«Они ведь близко… Где-то здесь, вокруг нас. Может быть, в этом подъезде… Мама моя родная…»

Метрах в тридцати раздаётся пистолетный выстрел. Бессмысленно перехватываю автомат.

«О, наш идет, - думаю иронично, пытаясь себя отвлечь, - возвращается домой и от страха в воздух палит».

Начинаю мелко дрожать.

«От холода…» - успокаиваю себя. Дую на озябшие руки.

Резко скрипит входная дверь и меня окатывает внутренняя тошнотворная волна. Разум дёргается, как рыба, брошенная на сковороду. Не знаю что делать. Кизя медленно встает. Астахов уже стоит.

Шея поднимает руку с открытой ладонью - «тихо!» Слышны спокойные шаги. Один человек будто бы… Да, один.

«Один, один, один, один…» - повторяю я в такт сердцу, быстро.

Медленно снимаю предохранитель, встаю на колено, направляю ствол между прутьями поручня. Появляется мужская голова, спина, зад.

- Аслан Рамзаев? - спрашивает Шея, шагнув навстречу поднимающемуся мужчине.

Мужчина делает ещё один, последний шаг и встает на площадке напротив Шеи. Автомат Шеи висит сбоку, дулом вниз, отмечаю я. Шея стоит вполоборота к подошедшему, расслабленно опустив руки.