Саня спешит вниз.

- Контузило? - кричу я Плохишу.

Плохиш снова поднимает на меня взгляд, и спокойно отвечает:

- Какой, бля, «контузило»… Хасан прямо над ухом ебанул из автомата. Не слышу ни хера. Придурок чеченский…

Иду вслед за Саней. Отмечаю, что стрельба чуть поутихла. Несколько раз слышу голос Столяра по рации:

- Прекратить огонь! Прекратить огонь! Вести наблюдение!

«Неужели отошли?» - думаю я недоуменно и радостно.

Увидев пацанов, Хасана и Васю, я готов заплясать от счастья, и пыльная рожа моя расплывается в самой нежной улыбке, которую способно выразить моё существо.

- Ну, и позиция! - говорит улыбающийся и возбуждённый Хасан, - Стреляем только в дверь.

- Егор, ты прав был, - перебивает его Вася, - из «граника» дали по нам.

- Попали?

- Попали, мы бы тут не сидели. От ворот, наверное, стреляли. Под лестницу выстрел пришелся. Нас всех аж подбросило… А потом, как чичи до школы добежали, стали гранаты в коридор кидать. Катятся как… как его, блядь, когда шары катают?

- Как в боулинге… - подсказывает Хасан.

Вася смеется, довольный.

- Весь туалет гранатами закидали, ироды… - добавляет Вася.

Стены коридора изуродованы, словно их вывернули наизнанку. Потолок осыпался до деревянных перекладин.

- Сань, ты сказал… про Гошу? - спрашиваю я.

Саня кивает головой.

Пацаны молчат. Закуриваем, - ну что ещё можно сделать?

По школе, кажется, уже не стреляют. Но кто-то в школе не унимается, бьёт одиночными.

Столяр, вызвав по рации Кешу, ругается:

- Хорош, друг! Уймись. Мёртвые они, мёртвые…

Видимо, Кеша стрелял по трупам, валяющимся во дворе.

В коридоре тоже лежит труп, - лицом вниз, руки вытянуты, кулаки сжаты. Натекла лужа крови.

- Он… точно убит? - спрашиваю я.

- Ты на голову посмотри ему, слепой что ли? - говорит Вася Лебедев.

Я смотрю, и вижу, что темя лежащего словно изъедено червями. С отвращеньем отворачиваюсь.

Спускается вниз Плохиш. Прикладывает руки к ушам, крутит головой.

- Чабан, он и в Святом Спасе чабан, - говорит Плохиш. - Чего смотришь? - с деланной злобой кричит он на Хасана.

Снова смотрю на мертвого.

- «Хаса-а-ан!» закричал, когда вбегал, - улыбаясь, врёт Плохиш, заметив мой взгляд, - «Хасан! Нэ стрэляй! Я же брат твой!» Этот придурок встал ему навстречу: «Узнаю тебя, брат!» - вопит…

Смеёмся, даже Хасан скалится.

- Плохиш, а ты знаешь, что Астахов твою кухню разхерачил из «граника»? - спрашиваю.

- Серьёзно? Идиот, у меня же там заначка. Нет, правда? Ну, идиот!

А жрать чего будем?

Я стал называть ее «малыш». Так называл меня отец.

Мне так мечталось, что бы отец выжил, не умер тогда, увидел ее, в лёгком платье, Дашу. Он нарисовал бы ее мне.

Например, сидящую в ее комнате с синими обоями, где она в голубых джинсах и коротенькой маечке расположилась на полу у стены, поедающая креветки, и запивающая их пивом, маленькими глотками. И губы ее, на которых в нескольких местах была «съедена» помада, влажно блестели бы и глаза смеялись.

Или сидящей на стульчике, чтобы на ней был тот минимум одежды, в котором ее допустимо было бы показать отцу.

«А что бы вошло в понятие минимум?» - долго думал я, то чуть приодевая, то совсем разоблачая мысленно Дашу.