— Все расскажешь по пути, одевайся!

В это утро Выборгская сторона была неузнаваемо шумной. У закрытых булочных, пекарен и продуктовых магазинов толпились домохозяйки. Они требовали хлеба. Всюду слышались злобные крики. Городовые с трудом сдерживали разъяренных женщин.

Сампсониевский проспект был заполнен народом. Бастующие подходили к работавшим предприятиям, устраивали у проходных митинги и требовали:

— Кончай работу! Все на улицу!

Наташе с Катей то и дело приходилось проталкиваться сквозь толпу.

— Такого еще не было, — раскрасневшись от ходьбы и волнения, сказала Катя. — Кажется, началось. Ой, даже сердце замирает! Неужели сбудется?

— Сбудется, — заверила ее еще более раскрасневшаяся Ершина. — Надо скорей сообщить нашим.

Девушки поспешили к трактиру «Долина», но из райкомовцев они застали только дежурного, сидевшего у телефона.

— Все пошли к народу, — сказал он. — Будут прорываться в центр. Нарвцы уже вышли… Идут к Невскому.

Катя с Наташей решили пробиться к Литейному мосту, но едва они завернули за угол, как попали в толпу, которую теснили конные полицейские.

Откормленные, рослые лошади надвигались на людей, приплясывали, разгоряченно били копытами мостовую и, мотая мордами, роняли с удил пену.

Кто-то из мужчин, прижатых к забору, хлестнул коня по крупу. Конь взвился на дыбы. Осаживая его, полицейский сбил с ног нескольких демонстрантов. Послышались стоны. Кто-то уцепился за ногу конника, пытаясь стащить его на мостовую…

На помощь полицейскому ринулись другие конники. И у забора завязалась свалка.

— Пошли в обход, — оттянув Катю в сторону, сказала Наташа. — Здесь задавят.

Они с трудом вырвались из толпы, вместе с группой работниц через пролом в ограде пробрались в сад, прошли вдоль клиник Медицинской академии, прячась за деревьями от полицейских, и вскоре очутились на набережной Невы.

Во всю ширину заснеженная река была усеяна темными фигурами людей, перебегавших по льду на другой берег.

Девушки тоже спустились по откосу на лед и, прикрывая лица от колкого ветра, побежали по тропинке, петлявшей среди торосов.

Аверкин добрался домой почти под утро. Он долго не мог уснуть, а когда забылся на некоторое время, его разбудили свистки и шум на улице.

Босиком он подбежал к окну и, увидев городовых, разгонявших у магазина возбужденных женщин, с досадой подумал: «Олухи, бабье без шума разогнать не могут». Но, вспомнив, что сегодня Международный женский день, стал торопливо одеваться.

В малоприметном сером полупальто, простой шапке-ушанке сыщик вышел через соседний проходной двор на Загородный проспект и подозвал извозчика, стоявшего на углу:

— На Выборгскую! Полным ходом.

Пока они ехали по Загородному, лошадь бежала хорошо, но ближе к Невскому извозчику то и дело приходилось покрикивать. Люди, шагавшие по мостовой, расступались неохотно.

Скоро пешеходов стало столько, что невозможно было пробиться дальше. Расплатившись с извозчиком, Аверкин свернул к Фонтанке, по набережной пешком добрался до Невского и растерянно остановился на углу. Ему еще не приходилось видеть, чтобы рабочие так открыто несли красные флаги и безбоязненно требовали: «Мира! Хлеба! Долой войну!»