Дети любили его преданно. Отдохнуть ему не давали. Помню, как он сидит над конспектами: Володька у него на коленях, Виталька рядом что-то на листке бумаги рисует. Учился он все свободное время. Школу вечернюю закончил (в войну не довелось), а потом получил высшее юридическое образование.

В выходные дни непременно на озеро или по грибы. И всегда с детьми, со мной. Разве могли дети не любить такого отца!

Очень радовался Генрих, когда наши сыновья женились, завели свои семьи. Мы еще были молодыми, сорока не было, а уже и внуки и невестки у нас. Жили все вместе, одной семьей. Опять Генрих сидит за конспектом, готовится к лекции или к докладу, а на коленях — внук. В столе у него лежало заявление, адресованное министру внутренних дел Латвийской ССР: «В связи с тем, что я прослужил уже 27 лет в органах безопасности и внутренних дел, прошу Вашего разрешения уйти в отставку...» Я просила его поскорей отправить это заявление, уговаривала: «Гена, ты уже немолодой, это же так трудно — по ночам подниматься, особенно зимой, в холод». Он отвечал: «Еще годок, Оленька, дети прочно встанут на ноги, потом уж поживем для себя». Так и не дождались мы этого часа.

После похорон поменяла я квартиру, не могла там больше оставаться. Живет со мной внук Сережа, любимый внук Генриха. Говорит всем знакомым: «Я бы жил с мамой и папой, но бабушке Оле надо помогать. Я ее помощник». Иногда он меня обнимет, поцелует и скажет: «Я тебя люблю так же крепко, как дед Гена». И понять не может, почему я плачу».

Через два месяца после нашей встречи в колонии от Виктора Аксенова пришло письмо. Вот строки из него:

«Что касается той женщины, Ольги... забыл отчество, то меня поразило в ее воспоминаниях отсутствие какого-нибудь зла по отношению к тому, от чьей руки погиб ее муж. Я уверен, что, если бы Коляда до конца представлял, какая цепная реакция несчастий образуется от его выстрела, он бы с ужасом отбросил от себя оружие».

Когда человека знаешь, о нем думаешь... Аксенов стал думать. Может быть, недалек тот день, когда, перебирая в памяти свою собственную прошлую жизнь, он ужаснется, задумается и... осудит ее.

С осужденным Владимиром Кашиным нам встретиться не довелось. Начальник отдела по надзору за рассмотрением в судах уголовных дел прокуратуры Латвийской ССР товарищ Михлин рассказал нам, что по сведениям, полученным из колонии, можно судить о серьезном переломе в характере и поведении Кашина. По прибытии в учреждение (так теперь называют колонии) он был трудоустроен в кузнечный цех на поток изготовления бензиновых бочек. К труду относится добросовестно, сменные задания перевыполняет. Приобрел специальности резчика по металлу 2-го разряда и слесаря-монтажника 2-го разряда. Закончил 8 классов с удовлетворительными оценками. Преступление свое остро переживает и осуждает. В письмах к родителям неоднократно вспоминал о содеянном, искренне раскаивался.

И снова Даугавпилс. То моросящий дождик, то дивной красоты радуга в очищенном от туч небе. Город в последнем золоте осени. Идут из школы стайками ребята. Мальчишки похожи на мальчишек: брызги взлетают из лужиц от их торопливых шагов. Девочки вышагивают чинно, тонкими голосами обсуждают свои школьные дела. Вот один, обгоняя группу девочек, то ли толкнул, то ли дернул за косу крайнюю. Та, не раздумывая, хлопает обидчика по спине портфелем. «Янис, завтра будет сказано», — угрожающим голосом обещает другая девочка. Это она завтра пожалуется учительнице. Маленький инцидент, маленькое происшествие, такое привычное, даже родное нам по собственным воспоминаниям детства; кого из девчонок не задевали вот так мальчишки по дороге из школы домой? Не стоит в этом случае искать первопричину будущего преступления: сегодня толкнул, через десять лет избил. И все же в этом маленьком столкновении просматривается нечто такое, что наводит на размышление. Будь их двое, неизвестно, как вел бы себя мальчишка после того, как его огрели портфелем. Но девочек было много, а фраза: «Янис, завтра будет сказано», — прозвучала не просто угрозой ябеды, а обещанием расплаты.