Численность капитулировавшей армии составила 28 231 человек. Конфедераты «последние несколько дней жили преимущественно на жареной кукурузе» и крайне нуждались в продовольствии – Грант обеспечил им пропитание. Как только армия Союза узнала о капитуляции, всюду началась пальба. Солдаты салютовали победе. Грант приказал это прекратить, заявив: «Война окончена. Мятежники снова наши соотечественники, и лучшим проявлением радости после победы будет воздерживаться от любой ее демонстрации в боевых рядах».[775]

Ли грустно вернулся в расположение своей армии. С глазами, полными слез, он произнес: «Мы вместе прошли всю эту войну. Я сделал для вас все, что мог. Меня переполняют чувства, и у меня больше нет слов».[776] Вслед за этим он последний раз обратился к армии Северной Виргинии и уехал в Ричмонд. Армия была распущена и разошлась по домам.[777]

Известие о капитуляции Ли пришло в Вашингтон в девять часов воскресного вечера 9 апреля; в других городах об этом узнали чуть позже. Люди ликовали в связи с взятием Ричмонда, но полагали, что захват столицы Конфедерации не означает немедленного окончания войны. Но теперь из всех уст звучало: «Великий вождь мятежников сдался»; это означало, что рабству конец, Союз восстановлен и страна жива. О событии такой важности нужно было как можно скорее сообщить Европе, так что судоходная кампания Inman Line уже в понедельник отправила специальный пароход, чтобы доставить известие за океан. Северяне праздновали с вечера 9 до вечера 10 апреля так, как не праздновали никогда раньше; до конца века страна больше не испытает такого взрыва радостных чувств. Все деловые операции прекратились, суды приостановили свою деятельность. Стреляли пушки, звонили колокола, развевались флаги, жилые здания и магазины украсились красным, белым и синим. Устраивали иллюминации, жгли праздничные костры. Улицы больших и малых городов заполнили люди, которые обменивались теплыми рукопожатиями, обнимались, кричали, смеялись и действительно были вне себя от великой радости. Повсюду в барах и винных лавках распивали благородные вина. Устраивались фантастические процессии и гротескные выступления, производились всяческие дурачества. Степенный пожилой джентльмен, забыв про возраст и достоинство, мог резвиться как школьник. Но среди самых глупых и пьяных выходок всегда звучала патриотическая и религиозная торжественная нота. «Слава Богу, от Которого исходят все благословения» – это славословие чаще всего звучало на улицах, на товарной и фондовой биржах. Один мемуарист вспоминал, что в вашингтонском отеле «Уиллардс» после прозвучавшей новости пожилой джентльмен взобрался на стойку бара и, дирижируя толпой, с редкой страстью пел этот известный гимн; двадцать тысяч человек на Уолл-стрит пели его с непокрытыми головами. В четверг в нью-йоркской церкви Св. Троицы верующие собрались на специальную службу. Хор исполнял Te Deum; по знаку священника весь приход встал и, вдохновленный величественными звуками органа, следуя за хором, исполнил гимн «Слава в вышних Богу». Его первые слова – «Слава в вышних Богу, и на земле мир, в человеках благоволение!» имели особое значение для северян, которые в эти радостные дни были по большей части полны великодушия по отношению к южанам. Патриотизм проявлялся песнями «Тело Джона Брауна», «Моя страна, это ты…», «Сплотимся вокруг знамени», «Усеянное звездами знамя». Лоуэлл инстинктивно выразил словами то, что было на душе у его соотечественников: «Мой дорогой Чарлз, эти вести – с Небес. Я чувствовал странное и нежное возбуждение. Мне хотелось смеяться и плакать, и все закончилось умиротворением и глубочайшей благодарностью. Великолепное ощущение – когда у тебя есть страна, достойная любви».