— Ну, во-первых, театр отнимает слишком много времени от нашей «работы». Иногда у меня не получается встретиться с кем-то из твоих связных, или же я не успеваю зайти к тебе в офис, а все эти промедления чреваты лишними проблемами для тех семей. Ты же понимаешь, что и сами они, и те, кто их прячут, жизнью рискуют каждую минуту; для них время — это всё.

Генрих медленно кивнул с задумчивым выражением на лице, но ничего не сказал.

— А во-вторых… — Во-вторых, Гретхен постепенно превращала мою жизнь в ад, но про это я решила промолчать. В первый день, когда я вернулась в театр после моего ареста, она поймала меня в одном из длинных коридоров и, видит Бог, она была в самой настоящей ярости.

— Ты хоть знаешь, что я из-за тебя чуть в тюрьму не попала, грязная ты жидовка?!

— Понятия не имею, о чем ты. Дай пройти.

— Ещё как имеешь! Ты знаешь, что гестапо притащили меня в тюрьму, и что группенфюрер Кальтенбруннер меня минут двадцать отчитывал за мои так называемые «ложные» обвинения?! Ложные?! Он мне и слова не давал вставить! Что ты такого, паршивая ты жидовка, сделала, чтобы заставить его поверить тебе? Ноги раздвинула?

— Ничего я не раздвигала, Гретхен. Подвинься и дай мне пройти.

— Да ты, должно быть, очень в этом деле хороша, если он твою сторону так легко принял. Как и твой нынешний муж, когда ты попала в неприятности с Ульрихом. Кстати, а твой муж знает, что его грязная потаскушка-жена перед генеральским составом СС ноги раздвигает?

Моё небезграничное терпение наконец лопнуло, и я оттолкнута её плечом со своего пути, потому как иначе она двигаться не собиралась.

— Иди, иди, только я-то всё равно знаю правду, потаскуха еврейская! — Крикнула она мне вслед. С того раза она напоминала мне о той самой «правде» при любой представившейся возможности.

— А во-вторых? — Вопрос Генриха вернул меня к реальности.

— Да, во-вторых. — А вот тут начиналась самая сложная часть. — Во-вторых, Генрих, и я хочу, чтобы ты внимательно меня выслушал, прежде чем сказать, что я совсем сошла с ума и отказаться со мной что-либо обсуждать: я знаю, что ты только что потерял радиста, и я хотела бы его заменить. Я уже всё продумала, и это совсем даже не лишено смысла. Я смогу посылать радиограммы сразу же, как получу их непосредственно от тебя, никаких тебе посредников, и никакой пустой траты времени. Ведь чем быстрее твои люди в Соединённых Штатах получат сообщение, тем лучше, верно? Да и тебе не придётся наводить на себя подозрения, встречаясь с твоими связными самому. А так будем только я и ты, муж и жена. Ну скажи, разве не блестящий план?

— Нет, совсем даже не блестящий.

— Почему нет?

— Потому что ты ненормальная, и тебя убьют. Штамповать паспорта это одно дело, а вот с радио работать — совсем другое. Я именно поэтому-то и теряю постоянно моих радистов: гестапо иногда перехватывают их сигнал за несколько минут, и всё, делу конец. Уже пятого не стало.

— Они его убили?

— Нет. Как только они начали ломать дверь в квартиру, где он работал, он раскусил капсулу с цианидом. И слава богу. Я знаю, звучит ужасно, но… Ты понимаешь. Хотя бы никого не выдал, да и сам не мучился.