Он безразлично пожал плечами.

— Я лучше пойду на фронт и буду сражаться с настоящим врагом, чем сидеть здесь и убивать невинных людей.

Его слова больно задели за живое, как острым ножом. Так вот, что он думал о Генрихе. Вот что почти наверняка вся семья думает. Будто почувствовав мою обиду, Норберт подался вперёд и взял мои руки в свои.

— Прости, Аннализа. Я не то хотел сказать. Я знаю, как сильно ты любишь своего мужа, и как сильно он любит тебя. Я вовсе не думаю, что он плохой человек, я только думаю, что работа у него плохая, вот и всё. Я так не смогу. Ты за меня не переживай. Я пойду на фронт и просто буду очень сильно стараться, чтобы меня не убили.

Он подмигнул мне с той же открытой, мальчишеской улыбкой, которая осталась прежней с тех пор, как он был маленьким мальчиком. Да он и сейчас не был таким уж взрослым. Всего двадцать три и даже ещё не женат. Так что если вдруг он погибнет, никого от него не останется… Зачем я об этом подумала? Какая ужасная, совершенно ужасная мысль! Нет, он не погибнет. Конечно же, нет. Он же мой единственный брат, и я люблю его до боли. Он не может умереть.

— Рихарт, я так больше не могу! — вдруг выкрикнула мама. — Я отказываюсь сидеть здесь и слушать, как мой единственный сын обсуждает свою смерть! А ты, ты со всеми твоими рассуждениями и разъяснениями, это же ровным счётом ничего не решает! Разговорами ничего не добьёшься! Вывези его из этой богом проклятой страны!!!

— Илзе. — Папа строго и, как казалось, с предупреждением на неё взглянул. — Прошу тебя.

— О чем ты меня просишь, Рихарт? О том, чтобы я молча смотрела, как забирают моего сына и палец о палец не ударила? Ты уже стольким людям помог, людям, которых ты даже не знаешь, так почему ты собственному ребёнку помочь не желаешь?

— Папа? Что происходит?

— Ничего, принцесса. Илзе, давай позже об этом поговорим.

— Позже? Не будет никакого «позже»! Позже моего сына заберут. Вывези. Его. Из страны!!! Поговори с Йозефом, или я сама с ним поговорю!

— Кто такой Йозеф?

— Никто, солнышко. Илзе, ты расстроена, пожалуйста, иди наверх и приляг, а я тебе сейчас принесу те сердечные капли, что доктор Крамер оставил.

— Да объяснит мне кто-нибудь, что здесь происходит?

Я сказала это так громко, что они оба сразу замолчали. И тут Норберт подал голос:

— Папа работает на «Подполье».

— Норберт!

— Что? — Мой брат пожал плечами, пока я сидела с открытым ртом, не в силах выдавить ни слова. — Она бы всё равно узнала, рано или поздно. Да и нечестно это, от родной дочери секреты держать. Раз теперь она знает, может, расскажешь ей всё? Не бойся, она тебя мужу не сдаст.

Я искала глазами папины, но он усердно отворачивался. Только когда собрался с духом и сделал глубокий вдох, он начал свой рассказ. Он говорил о начале гонений и о том, как лишился сна. Он не мог больше спать, потому что точно такие же как он евреи один за другим теряли свою собственность. Он ни куска не мог проглотить, потому что немка-домработница подавала ему обед на фарфоре и серебре, когда люди в гетто умирали от голода. Он больше не мог ходить на партийные собрания, потому что «Еврейская проблема» казалась единственным, что занимало умы его однопартийцев.