Я зажмуривала глаза и до боли закусывала губы, напоминая себе, что мы не у себя дома и звуков тут никаких издавать нельзя, но когда он обернул мои ноги себе вокруг талии и начал двигаться ещё сильнее и глубже, я зарылась лицом ему в плечо, стараясь слишком громко не стонать.

— Генрих, пожалуйста, я больше не могу… — прошептала я, но он только закрыл мне рот своим, завёл руки за голову и прижал их к столу. Он и так-то никогда меня не слушал, а сейчас и вовсе останавливаться не собирался — самый что ни на есть типичный эсэсовец, как я говорила. Когда он наконец закончил со мной, вес его тела не давал мне дышать, а горячее, сбивчивое дыхание обжигало кожу на шее.

— Грязное животное, — констатировала я, когда он в конце концов открыл глаза и посмотрел на меня. В ответ он только самодовольно ухмыльнулся и наконец слез с меня, после чего мы оба занялись приведением одежды в порядок.

— Ты мне ещё и чулки порвал.

— Я тебе десять новых куплю. — Он снова надел кобуру и поцеловал меня в щеку. — Есть хочешь?

— Теперь точно хочу.

Мы набросились на бутерброды, что я принесла из дома, с почти животным аппетитом и разделались с ними меньше чем за пять минут, после чего я могла приступить к самой последней стадии нашей еженедельной (а иногда и чаще того) рутины. Когда я выходила из кабинета, Марк с едва скрываемой ухмылкой поинтересовался, как прошёл наш ланч. Судя по всему, он прекрасно понял (а может и услышал, подумала я, немедленно краснея), чем мы там занимались.

— Не умничай, — Генрих прищурил глаза в ответ на ехидный вопрос адъютанта. — Вот дослужишься до начальника, води жену к себе на обед сколько хочешь. А пока сиди и отвечай на звонки.

После этого он намеренно громко поцеловал меня в губы и проводил меня до двери приёмной.

Теперь всё, что от меня требовалось, так это отправиться в близлежащий парк и «подкормить птиц» крошками и корками, оставшимися от ланча. «Кормёжка птиц» была самой простой частью операции: после того, как я выбрасывала корки на траву, всегда на одном и том же месте, я шла к ближайшей урне и выбрасывала «пустой» бумажный пакет из-под хлеба. Ровно через минуту он выуживался вместе с остальным мусором сотрудником парка — одним из связных моего мужа, который позже доставлял паспорта, сложенные на дне, очередной семье. А дальше всё — свобода. Они могли в открытую идти на вокзал и покупать билеты, не боясь ареста. С выездным штампом СД дорога из Германии была открыта, и они могли ехать так далеко, как хотели. Я видела эти семьи только на фотографиях, но всегда молилась, чтобы они беспрепятственно доехали до своего нового дома в новой стране, пока мы оставались, чтобы помочь тем, кто ещё нуждался в нашей помощи.

— Я думаю бросить балет.

Генрих оторвался от газеты, которую читал и нахмурил брови.

— Почему? Что случилось?

Я уже давно пыталась завести с ним этот разговор, но только сегодня наконец-то решилась, впервые проснувшись и почувствовав полную уверенность, что поступаю правильно. Да и солнечное субботнее утро как нельзя лучше подходило для того, чтобы объявить мужу о своём решении.