В двенадцатом часу он развернул коня к дому, объехал западную башню каменного замка и снова вышел на лунный свет. Внизу тускло светились крыши его дома и сарая. Окно спальни отбрасывало на траву у дома узкий блик.

Заслышав приближение Джима, пасущиеся на склоне лошади подняли головы. Их глаза сверкнули красноватым блеском.

Джим почти подъехал к забору, когда услышал в конюшне топот копыт – он резко осадил мерина и замер, прислушиваясь. И снова: тук-тук. Джим поднял винтовку, бесшумно спешился, бросил коня и стал красться к конюшне.

В темноте слышался скрип зубов: лошадь жевала сено. Джим крался по проходу, пока не дошел до занятого стойла. Там, послушав еще минуту, он чиркнул спичкой о приклад винтовки: перед ним стояла оседланная и взнузданная лошадь, подпруга ослаблена, удила висят под подбородком. Лошадь перестала жевать и повернулась на свет.

Джим задул спичку и быстро вышел из сарая. Он сел на край корыта и заглянул в воду. Мысли возникали в его голове так медленно, что он облекал их в слова и едва слышно проговаривал вслух:

– Может, заглянуть в окно? Нет, тень от моей головы упадет в комнату.

Джим посмотрел на винтовку в своей руке. В тех местах, за которые ее держали, черное покрытие стерлось, обнажив серебристый металл.

Наконец Джим решительно встал и зашагал к дому. На заднем крыльце, прежде чем ступать на доски, он осторожно проверял ногой каждую. Из-под дома вылезли три пса: встряхнулись, потянулись, помахали хвостами и снова легли спать.

На кухне было темно, но Джим знал, где что стоит. Он вытянул вперед одну руку и, шагая по комнате, прикасался то к углу стола, то спинке стула, то к вешалке для полотенец. Он шел так бесшумно, что сам не слышал собственных шагов: только дыхание и шелест брючин друг о друга, да тиканье карманных часов. Дверь в спальню была распахнута, из нее на пол кухни падал прямоугольник лунного света.

Лунный свет лежал и на кровати. Желька спала на спине, накрыв мягкой голой рукой лоб и глаза. Мужчину Джим не разглядел: он спал лицом к окну. Джим затаил дыхание и смотрел. Вдруг Желька пошевелилась во сне, а мужчина вздохнул и повернулся лицом к двери – то был двоюродный брат Жельки, всегда чем-то смущенный здоровяк.

Джим развернулся, быстро и бесшумно прошел через кухню и спустился по ступенькам. Он вернулся к корыту и снова присел на его край. Луна была белая как мел и плавала на поверхности воды, освещая на дне упавшие с губ лошадей соломинки. Он отчетливо видел комариных личинок, дрыгающихся в воде, а на самом дне лежал тритон.

Джим несколько раз всхлипнул: сухо, натужно, удушливо, и сам не понял почему – ведь все его мысли были о заросших травой склонах и об одиноком летнем ветре.

Потом он вспомнил, как его мама ставила ведро под зарезанную свинью, чтобы собрать кровь. Сама она отшатывалась, а ведро держала на вытянутых руках, чтобы не забрызгало одежду.

Джим окунул руку в корыто и разбил луну на множество крошечных желтых водоворотов. Смочив лоб, он встал и пошел в дом. Он уже не старался двигаться бесшумно, однако по кухне прошел на цыпочках и замер в дверях, глядя на Жельку. Та шевельнула рукой, приоткрыла глаза… и тут же распахнула. Они влажно блеснули в лунном свете. Джим заглянул в них, но лицо его не дрогнуло. Из носа Жельки выкатилась крошечная капля и остановилась в ложбинке над верхней губой. Жена смотрела прямо на него.