Новая среда удивляла на каждом шагу. Если уж Штутгарт после Хехингена казался крупным бурлившим городом, то как же мы должны были воспринимать первую настоящую столицу? В то же время Москва все еще была “большой деревней”, в которой жизнь сохраняла черты крестьянского уклада. Шелуху от семечек сплевывали на пол, а по улицам грохотали телеги. Мы учились в немецкой школе им. Карла Либкнехта, а потом в русской школе им. Фритьофа Нансена, находившихся недалеко от Арбата. Там подружились с детьми других эмигрантов. Завязавшейся в то время дружбе с Джорджем и Виктором Фишерами, сыновьями американского журналиста Луи Фишера, и Лотаром Влохом, сыном немецкого коммуниста Вильгельма Влоха, который пал жертвой сталинских “чисток”, суждено было сыграть в нашей жизни очень большую роль. С этого времени нам достались имена-прозвища Коля и Миша. Мы не только на бумаге стали советскими гражданами, но и незаметно впитали национальные черты русского характера, превратившись в настоящих “детей Арбата”.

В калейдоскопе воспоминаний смешиваются свет и тени: на Арбате и в его окрестностях можно было встретить и то и другое. Исторический “каменный город” с Кремлем в центре разрастался многоэтажными домами, количество автомобилей на улицах стремительно увеличивалось, а телег и пролеток становилось день ото дня меньше. Строилось роскошное метро. Это ничего не меняло в катастрофическом недостатке жилья и в допотопных жилищных условиях, но продовольственное снабжение населения все же улучшалось на глазах, и каждый был убежден, что огромная страна оставит позади отсталость и темноту и вот-вот вступит в новую эру. В то же время шли показательные процессы, в ходе которых людей, еще недавно прославлявшихся как героев революции, обвиняли в вымышленных преступлениях и приговаривали к смерти. Мы, подростки, чувствовали, что эти события беспокоили наших родителей. Боязливый вопрос о том, кто будет следующим, не задавали вслух. Несмотря на все это, мы не задумывались о причинах террора, лишь гораздо позже отважившись подумать о немыслимом и признать, что сам Сталин нес ответственность за убийства. Сеть советской тайной полиции НКВД все чаще смыкалась вокруг наших друзей и знакомых из числа эмигрантов, и во время “чисток” исчезли многие наши учителя.

Сегодня я знаю, что тогда и нашему отцу приходилось опасаться за свою жизнь. В отличие от нас и матери, он не имел советского гражданства, у него остался немецкий паспорт. К тому же, в отличие от нас, детей, с воодушевлением бездумно повторявших то, чему нас учили в школе, отец серьезно размышлял о двуличии советского руководства по отношению к тем, кто приехал в СССР, спасаясь от преследований или движимый убеждениями. Когда в 1936 году разразилась гражданская война в Испании, он сразу же подал заявление о разрешении на выезд, чтобы иметь возможность служить врачом в Интернациональных бригадах. Мы, дети, гордились отцом, который хотел участвовать в борьбе против союзников Гитлера. Добровольцы, поспешившие из всех стран мира на помощь испанским республиканцам, восхищали нас как герои. Лишь гораздо позже мы узнали, что отец объяснил женщине, которая была близким другом нашей семьи, свои настойчивые попытки получить разрешение на выезд горькими словами: “Я не хочу ждать, пока меня арестуют”.