Илейка побежал к коню и возвратился с топором и веревкой, ловко захлестнул один конец за ствол сосны, другой перекинул на плот. Мужик вымучил на худом заросшем лице подобие благодарной улыбки, с трудом привязал веревку к столбику-стульчику, на котором сидел до этого, положил весло у ног – теперь река не донесет плот, играя им, будто ветер пушинкой, подхваченной на птичьем дворе.

– Святой отец… который день во рту макового зерна не имею, – снова подал голос плотовщик.

«И без слов то видно», – подумал Илейка: сквозь всклоченную мокрую бороду просвечивала пожелтевшая кожа щек, руки избиты о грубо выструганное весло, колени дрожали, как у слабого сердцем татя, приведенного к плахе.

Илейка принес кусок подсохшего ржаного хлеба и немалый по размерам круг колбасы. Плотовщик давился едой, изредка, когда волна перекатывалась по бревнам плота, ладонью подхватывал воду и запивал, словно квасом.

Аникей, так назвался плотовщик, поел, ему подали топор, и он осторожно расщепил на куски дубовые брусья. Когда около гвоздей остались узкие полосы дерева, Аникей подсунул лезвие топора и рванул изо всех сил.

– Ух ты-ы! Не на живую руку дубовые кандалы сработаны! – осторожно вынул ноги, поставил их на мокрый плот, пошевелил ступнями. – Не всякому волку удается уйти живу из капкана. Будто из могилы поднялся… Выходец с того света! Хо-хо-хо! – Плотовщик засмеялся дико, раскатисто. Илейка оробел – не душегуба ли лютого выпустили на волю? Кинется теперь с топором на них, в надежде побрать пожитки и коней.

Но Аникей умерил дикость своего смеха, поклонился монаху в пояс и сказал с чувством признательности:

– Спаси вас Бог, отец Киприан, за христолюбие и милосердие.

«Ну вот, так я и думал – тать страшный», – пронеслось у Илейки в голове, и он, бережения ради, ступил на шаг в сторону, сунув руку под кафтан, где припрятан пистоль.

Осторожно ступая по бревнам и мокрым камням, Аникей сошел на берег, отбил поклон в ноги отцу Киприану, потом, к немалому его удивлению, и Илейке. Возле костра, с наслаждением разминая затекшее от однообразного сидения тело, вытянулся на траве. Услужливый Николка хлопотал за приготовлением горячего ужина, поглядывал на плотовщика, качал головой, цокал языком и что-то негромко бормотал по-своему.

– Воля. – Аникей улыбался ласковыми серыми глазами, тепло потрепал Илейку по вихрастой голове. – Нет, дружище, ничего милее душе, нежели обретенная воля!

«Не похож на татя человек с такими добрыми глазами». – Илейка постепенно успокоился, однако не упускал нового знакомца из виду, готов был в любой момент выхватить подарок покойного атамана Чубука и защитить себя и отца Киприана.

– Кто же тебя наказал так, сын мой? – приступил с расспросом монах, не выказывая беспокойства ни взглядом, ни голосом, словно встретил не странного колодника, а хорошего знакомого односельца, с которым долго не виделись.

Аникей без конца менял положение на траве, как бы все еще не верил возможности свободно двигаться, рассказал:

– Два года тому бежал я с товарищем от молотовой работы на казенном Колыванском заводе. Отчего бежал? За строптивый нрав невзлюбил меня старший мастер, донимал зряшными штрафами, так что заработанного и на прокорм не оставалось.