— У меня нет резервов, Антон Иванович, — смягчил свой гнев командующий. — Буду просить Ставку помочь… Ты продержись еще… — добавил он глухо.

— Добро, товарищ Первый! — бодро прокричал в трубку Лопатин.

Переговорив с командармом, Еременко устало присел. Из комнаты узла связи доносились телефонные звонки, громкие голоса людей, но они не смогли отвлечь его от тревожных мыслей. А вдруг Ставка откажется дать резервы — это вполне вероятно, — что тогда делать? Послать Лопатину войска с других оборонительных участков? Но оголять их — большой риск, который может привести к поражению. Тогда как ему быть?

Вошел член Военного совета Хрущев.

— Я переговорил с членом Военного совета 62-й армии, — сказал он, присаживаясь к столу. — У них там критическая ситуация…

— Знаю, — жестко прервал его генерал Еременко. — Мне только что докладывал командарм. У меня даже мелькнула дерзкая мысль: не паникует ли Лопатин?

Хрущев решительно возразил:

— Я так не думаю. Генерал Лопатин, насколько я знаю его, не из трусливых. — Он помолчал с минуту. — Так что докладывай верховному, Андрей Иванович, иначе дело швах.

Еременко о чем-то задумался — это читалось на его напряженном лице.

— Что еще тебя волнует? — спросил Хрущев. — Поделись, и тебе станет легче.

Еременко усмехнулся:

— Понимаешь, Никита Сергеевич, стежка жизни узка, как бы не оступиться…

— А у меня что, эта самая стежка жизни шире? — едва не обиделся Хрущев. — Скажи, ты будешь звонить товарищу Сталину? Если боишься, что он тебя отчитает, тогда я это сделаю, — добавил он низким голосом.

— Не торопи меня, Никита Сергеевич, надо все обдумать, — ответил Еременко. — Ты же знаешь характер вождя, он любит конкретику в докладах, эмоции ему не нужны. Вот что, — раздумчиво продолжал командующий, — я сейчас вызову начальника штаба, и, пока мы будем обсуждать в деталях, что нам делать, ты вновь свяжись с Лопатиным и уточни обстановку на этот час.

— Понял, Андрей Иванович. — Хрущев поспешил в комнату связи.

Однако генерал Еременко не стал вызывать к себе начальника штаба. Он вспомнил, что поручил ему узнать, как идут дела в соседней дивизии, где недавно побывал начальник Генштаба Василевский, приезжавший по заданию верховного на Сталинградский фронт. Не стал Андрей Иванович и звонить Сталину по ВЧ, а решил отправить в Ставку телеграмму. В ней он указал, что противник стремится выйти к реке Дон, для чего готовится нанести удар по 4-й танковой армии генерала Крюченкина. А у командарма генерала Лопатина нет сил сорвать замысел врага. Он просит помочь резервами, но у фронта их тоже нет. «Прошу оказать помощь фронту», — закончил Еременко. Он прочел текст еще раз, внес кое-какие поправки и вызвал адъютанта:

— Срочно передать в Ставку по «бодо»!

Тем временем вернулся Хрущев.

— У Лопатина идут упорные бои, — с ходу сообщил он. — Но Антон Иванович заверил меня, что еще сутки-двое продержится. Ну а ты переговорил с Москвой?

— Нет, я отправил в Ставку телеграмму. — Еременко потянулся к папиросам на краю стола и закурил. — Теперь вот жду ответа.

Ответ из Ставки пришел поздно вечером, когда за окном начала разливаться ночь, темная и неспокойная. В ответе ни слова о резервах, сообщалось совсем о другом. С 13 августа два фронта — Юго-Восточный и Сталинградский — решением Ставки объединялись под одно командование генерала Еременко, генерал Гордов назначался заместителем командующего по Сталинградскому фронту, Хрущев — членом Военного совета обоих фронтов. Андрей Иванович поначалу растерялся, прочтя депешу. Шутка ли, командующий двумя большими фронтами! Такого еще в Красной армии не бывало. Он радовался этому, но при мысли, справится ли, острый холодок пробежал по спине.