Дрогнул князь, зябко повёл могучими плечами. Подобно сизому орлу мысленно воспарив над обширной страной берендеев, узрел он извилистый ручеёк мутной порожистой Сволочи, слившуюся с окрестной зеленью Ярилину Дорогу, мелкие складочки развалин мёртвого города, а рядом — малую ямку, на дне которой якобы мурашики копошились…
Роют, роют нанятые в развалинах погорельцы котлован под будущее кидало. Без махины этой греческой и думать нечего ни о престоле, ни о свободном княжестве теплынском… А по тому берегу мутного потока в сторону бродов движется под дождём сила Всеволока, хлюпает глина, тяжко ступают кони, качаются кованые рога варяжских шлемов, жутко сияют синевато-молочные бельма Гакона Слепого… Всё это князь узрел как бы вблизи и воочию, словно низвергнувшись разом с орлиных подоблачных высот. Стужей потянуло по жилочкам, хребтом ощутил, сколь беззащитна эта малая ямка, этот людской муравейничек… Вот послал ополчение, а что толку? Ну, помаячат на переправе, изобразят из себя грозное воинство — да и расточатся после первого удара варягов… Может, бросить им на помощь ещё и храбров?.. Нет! Нет-нет… Дружину надобно сберечь, дружина — на крайний случай… Неужто всё зря, а?.. Неужто к грекам бежать со княгинею?..
Кабы увидел кто сейчас ласкового князюшку теплынского, право слово, приужаснулся бы. Страшен был лик Столпосвятов: брови дремучие вздыблены, очи — вытараской, смуглые щёки землицей отдают… Дрогнувшей рукой ослабил князь тесное расшитое золотом ожерелье. Ништо… Есть ещё Завид Хотеныч — на него теперь вся надежда… Небось, окарачь не попятится, ему тоже назад дороги нет…
Спела дверь горницы, и на пороге с поклоном возникла ворожея Чернава.
— А?.. Что?.. — обернулся князь.
Решительно поджав губы, ворожея приблизилась и, поклонившись ещё раз, подала князю веточку каких-то стручков.
— Что это?
— От свадебной порухи, княже. Назвался сватом — носи за пазушкой, чтобы какой беды с молодыми не приключилось…
Недоумённо сдвинув мохнатые брови, Столпосвят смотрел на волшебные стручки о девяти зёрнах… Наконец княжьих уст коснулась знакомая снисходительная улыбка.
— Верно, верно… — напевно рёк он, принимая ветку. — Ну раз назвался — значит, так тому и быть…
Отступя на полпереклика от Ярилиной Дороги, в том месте, где оземленелые развалины мёртвого города Сволочь-на-Сволочи подползают вплотную к мутной, своенравной реке, и впрямь вот уже который день подряд рыли котлован да били сваи…
Вожак погорельцев Пепелюга выбрался по тачечному изволоку наверх и, опершись на заступ греческой выковки, оглядел сгорбленные шевелящиеся спины.
— Ну вы там! — гаркнул. — Лень перекатная! Есть — так губа титькой, а работать — так нос окован?.. Или батожком кого подвеселить?..
Совсем озверел человек. Пополам разорвись — скажет: почему не начетверо? Погорельцы выбранились вполголоса и, стиснув зубы, вновь нажали на лопаты.
Верно говорят: счастье придёт и с печи сгонит. Хотя какая уж там печь в землянке! Так, очажок… И всё равно: жили себе спокойно, никого не трогали… Ну, приворовывали, понятно, приколдовывали по мелочи, летом прели, зимой вымерзали… И вот те на — является в развалины дюжина храбров из княжьей дружины, а с ними бирюч. Сморчок сморчком, весь вывихнутый, переплюснутый, а глотка, не иначе, лужёная… Указ зачитал. Потребны, мол, землекопы князю теплынскому… Тоже — нашёл землекопов! Прыснули, загоготали, а он себе знай дальше по грамоте шпарит: так, мол, и так, харч — казённый, денежка — греческая, а самых-де усердных обещает князь Столпосвят уравнять в правах с коренными теплынцами.