— Ну, так… — согласились, моргая, древорезы.

— А жертвы кому приносим?

— Солнышку…

— Ну так, значит, капище-то[24] должно быть поближе к Прави. К небушку то есть… Где-нибудь на Ярилиной горе место ему. А оно у них где? В низине!.. А видели, куда они, волхвы-то, берендейки наши в бадьях спускают? Под землю, в чёрную дыру бездонную! В навий мир, в преисподнюю то есть… Так кому же мы жертвы-то приносим?!

Убивали Шумка долго и сердито — в три кола. Поначалу он ещё катался по растоптанному снегу, всё норовил отползти. Потом устал, закрыл голову мохнатыми рукавицами и обмер, при каждом новом ударе дёргаясь и ухая нутром. А там и вовсе умолк.

Убивать его стало скучно. Древорезы опустили дреколье, выругались, плюнули — и, переводя дух, снова двинулись к кружалу, злые и неудовлетворённые.

У ворот стояли и посмеивались, глядючи на них, двое недавно, видать, подошедших храбров из княжьей дружины — в кожухах поверх кольчуг.

— Чего ж не добили-то? — лениво упрекнул тот, что постарше и побровастее. — Оживёт ведь…

— Дык… — беспомощно сказал Плоскыня, оглядываясь на недвижное тело. — Несподручно в шубейках-то. А скинуть не догадались… Да и кола жалко. Обломишь об него кол, об живопийцу, а потом иди лешему кланяйся, чтоб новый позволил вырубить…

— Это да… — раздумчиво молвил храбр. — Теперь не то что раньше. Раньше кол — тьфу, раньше из них, говорят, городьбу городили. А теперь — не-ет…

— Может, замёрзнет ещё, — с надеждой предположил Докука. И тоже оглянулся. Шумок лежал горбом вверх и признаков жизни не подавал.

Храбры запрокинули ряшки и жизнерадостно взгоготнули.

— Мы его, мил человек, — весело объяснил тот, что помоложе (курносый, рыло — дудкой), — тоже вчерась дубинным корешком обошли.

— А чего?

— Чего-чего! Допёк, вот чего…

— Да нет, чего корешком-то? У вас же вон и железо при себе.

Старший насупился, посуровел.

— Железом — дело подсудное, — крякнув, глухо сказал он.

Кудыка озадаченно поморгал обмёрзшими ресницами.

— А колами, выходит, неподсудное? — недоверчиво спросил он старшего.

Храбр ухмыльнулся.

— Ну, это как посмотреть… Чарку поднесёшь — стало быть, неподсудное.

— Да как же не поднесём, мил человек! — радостно вскричал Плоскыня. — Поднесём! А там, глядишь, и вторую!..

Толпой они вошли в широкий двор и мимо сушила, мимо омшаника[25] двинулись к приземистому кружалу. За ведро вина желтоглазый хозяин слупил втридорога, сославшись на то, что дешевле никак нельзя: солнышко-то вон в небесах опять чётное, того и гляди, конец света настанет. Кудыка с Плоскыней, кряхтя, полезли в глубокие пазухи за идольцами, но красавец Докука с белозубой усмешкой сделал им знак не суетиться и ко всеобщему удивлению бросил на дубовый стол серебряную греческую денежку. У кого ж это он ночевал сегодня? Не иначе, у боярыни у какой. Слободские-то красавицы серебра не держали, а расчёты на торгу вели с помощью всё тех же резных куколок-берендеек, иноречиво именуемых «деревянные».

Желтоглазый хозяин расставил ковши, принёс ведёрную ендову[26] вина и берендейку сдачи с отбитым носком, тут же небрежно сунутую Докукой за пазуху.