Но тем не менее Серега Наметов все же продолжал в глубине души искренне считать, что еще легко отделался…
До Бреста добрались быстро, ни разу не остановившись по пути. Да и что тут было ехать, собственно говоря? Карты я наизусть, конечно, не помнил, но по ощущениям – километров пятьдесят от силы. Даже с учетом «бешеных» местных скоростей и загруженности дорог армейскими колоннами доехали за полтора часа. Я сидел сзади, вместе с Анхелем, на достаточно неудобном дерматиновом диванчике (ну хоть что-то, поскольку при первом взгляде на наше транспортное средство я ожидал худшего), полковник – рядом с водителем, роль которого выполнял один из берлинских «бодигардов». Грузовики со спецназом… ну, в смысле диверсами из «Бранденбурга», выдерживая безопасную дистанцию, перли следом, словно приклеенные. Армейцы нас пропускали, позволяя при нужде вклиниваться в колонны или обгонять – перед выездом Гелен присобачил на крыло какой-то флажок или вымпел (переходящий, блин, как в моем советском детстве говорили). Что именно он означал, я понятия не имел, но немецкие водилы, видимо, понимали, безропотно уступая дорогу.
В сам Брест мы не заезжали, просквозив город по окраинам, а вот мимо Крепости проехали. То ли так дорога шла, то ли с неким тайным умыслом. Скорее первое, конечно: вот больше делать нечего двум профессиональным разведчикам, решившимся на самую серьезную авантюру в жизни, от исхода которой зависели ни много ни мало их собственные судьбы, специально ради меня маршрут менять! Но в чем-то я был им даже благодарен. Поскольку, завидев в полукилометре знакомые очертания крепостных стен и бастионов, я волей-неволей погрузился в воспоминания. Недавние события сейчас, спустя всего-то неполный месяц, казались столь давними, полустершимися в памяти, будто произошли в прошлой жизни. Или вовсе не со мной…
Общение с белорусскими реконструкторами Мишей и Олесей, явное несоответствие внешнего вида Крепости тому, к чему я привык в своем времени, и мой первый шок от того, что оборона продлилась всего двое суток, а потом гарнизон разблокировали и вывели. Форма батальонного комиссара, документы представителя Особого отдела штаба корпуса с «правильными» скрепками и бесполезный наган в кобуре. Мой первый бой с фашистами внутри красноармейского клуба 84-го стрелкового полка, бывшего гарнизонного Свято-Николаевского храма. Знакомство с легендарным командиром девятой погранзаставы, лейтенантом Андреем Митрофановичем Кижеватовым, героем обороны Брестской крепости, которому я, так уж выходит, подарил своим разговором со Сталиным новую жизнь. И финалом недолгого пребывания в героическом прошлом немецкий снаряд, разорвавшийся практически под ногами и отправивший меня на очередную «перезагрузку». Ошарашенные глаза Михаила, разглядывающего внезапно потерявшую былой лоск форму и кобуру с трофейным «Браунингом» на поясе «батальонного комиссара». И озвученная им, окончательно добившая меня дата окончания Великой Отечественной: десятое ноября сорок четвертого года…[38]
По пути не разговаривали – о чем, собственно? Все уже говорено-переговорено. Да и не хотелось, если честно. Поднявшееся было после прилета настроение снова упало, стоило заметить застывшие вдоль дорог разбомбленные автоколонны и разбитые советские танки, еще не оприходованные немецкими трофейщиками. Или, что скорее, просто их не заинтересовавшие по причине явной неремонтопригодности. БТ, «двадцать шестые», намного реже – «КВ» или «тридцатьчетверки». Увидел даже один монструозный «Т-35», задом съехавший с откоса, да так и застрявший. Одно радовало – все-таки брошенной и разбитой техники было ЗНАЧИТЕЛЬНО меньше, чем в моем прошлом. В разы – не в разы, но меньше, что не могло не радовать. Да и фрицевские панцеры тоже частенько встречались, хоть и не в таких количествах. Сгоревшие дотла, развороченные детонацией боекомплекта, с сорванными башнями и разошедшимися, вывернутыми наружу бронелистами корпусов. Сложно сказать, были ли это последствия встречных танковых боев, работа из засад противотанковой артиллерии или атаки советских штурмовиков, В ЭТОТ РАЗ не сгоревших на своих аэродромах ранним утром 22 июня. Да и какая разница? Главное – я впервые воочию, что называется, увидел результат своего самого первого разговора с Вождем; того самого, что начался, когда я стоял в пробке на Рижской эстакаде. Как там у классика? «Нам не дано предугадать, как слово наше отзовется»