Даже с родителями писатель два года не переписывался, однажды решив обидеться на их тупейшее непонимание его жизни. С родителями!

«Забудем и бывшую любовь, — сказал он себе. — Ты мне не платишь вниманием, ну и я лишу тебя своего внимания. Все». И писатель держит слово до сих пор.

Остыв, он стал думать о странствующем еврее и его роли. Он пришел к выводу, что побуждения Генриха были мстительными, и месть превышала вину писателя. Генрих добровольно вызвался послужить орудием судьбы, как бы топором, который перерубил последние мелкие кишки и нервы, связывающие его с Еленой. Что делать со странствующим евреем? Продолжить вендетту и отомстить Генриху за то, что он отомстил писателю? Он решил забыть о Генрихе. И забыл. Писатель съездил в Америку, наговорил там разных глупостей в университетах написал сто страниц новой книги, героем которой был садист, познакомился с умело притворившимся нетигром тигром и вернулся в Париж. А когда высадился десантник-тигр в его апартаментах, он занялся партизанской войной с тигром. И только весной, в дождливый вечер, на набережной Сены, переходя автостраду, встретил он Генриха, во фраке и белых брюках, вправленных в американские сапоги. Впереди на длинном поводке шествовал еще живой афганский беженец Лаки. Поскольку Елену уже затянуло ряской времени, писатель поздоровался с Генрихом: «Здравствуй, Генрих!» И они немного поговорили. Писатель сдержанно рассказал о своей поездке в Америку. Генрих рассказал о своих как всегда плохо устроенных делах, о продаже картин с рук в руки. Оба несколько стеснялись и вдруг, приняв официальный вид, заторопились каждый по несуществующим делам. Писателя, впрочем, действительно нетерпеливо ждала рутинная, только психологическая тогда еще война с Наташкой.

— Заходите как-нибудь! — уронил писатель через плечо.

— Зайду как-нибудь! — пробормотал Генрих и удалился, предшествуемый собакой.

Зашел он, чтобы опять тотчас же быть выгнанным. Такое бывает, но редко. В тот день Наташка отправилась на репетицию к человеку по имени Крупный, оправдывающему имя своими сотней с лишним килограммами, брюхом и массивной татарской головой на теле каменного воина со степного кургана. Крупный собирался в недельный срок совершить «перформанс»[14] на фестивале «перформансов» и раскрасить голую Наташку различными узорами на глазах французских и нефранцузских зрителей в галерее, находящейся недалеко от площади Бастилии, на той же улице, что и знаменитый ресторан «Бофингер». До того как раскрашивать ее в галерее у Бастилии публично. Крупный хотел раскрасить ее непублично. Писатель разрешил Наташке позволить Крупному раскрасить ее нагое тело. Более того, он даже сам подтолкнул подружку на раскрашивание. Ему хотелось, чтобы она активно поучаствовала в авангардной культурной жизни столицы мировой культуры. Одобренная писателем и полная энергии Наташка легально уехала в тот апрельский день, в черном пальто и с пластиковым пакетом (в нем находились необходимые ей рабочие одежды) в 11-й аррондисмант, где жил с женой и дочерью Крупный. Свободный от предрассудков Лимонов подумал, глядя на закрывающуюся дверь, что самое худшее, что может случиться с Наташкой, ну, ее выебет Крупный. Но даже в этот самый худший сценарий, честно говоря, сам писатель не верил. Он лишь, как обычно, на всякий случай, ожидал от людей гадостей и неприятных поступков, чтобы впоследствии быть приятно удивленным, если окажется, что они таковых поступков не совершили. В отсутствие подружки писатель продуктивно работал и, завершив трудовой день печатью куриного супа в биографии дня, отправился на променад по маршруту номер четыре. Вернулся он в начале одиннадцатого вечера. Специально именно в это время, чтобы, как он рассчитал, явившаяся в его отсутствие Наташка уже уехала в кабаре. По какой-то интуитивной причине ему не хотелось встречаться с ней до. Подымаясь по лестнице, он еще на самых первых ступенях услышал завывающий сильный голос подруги. Войдя, — дверь оказалась не запертой, — он обнаружил привязанную к вешалке собаку и три человеческих существа: Крупного в необозримой величины джинсах и кожаной куртке, обритая наголо голова делала Крупного похожим на второстепенного злодея — персонажа всех фильмов об агенте 007, мясницкие руки Крупного покоились на хрупком столике мадам Юпп, и в одной он держал бокал с красным вином; Генрих в белых штанах и черном стеганом халате, сделавшем Генриха горбатым и толстым (не таким толстым, как Крупный, но толще, чем обычно), сидел, поставив стул на две задние лапы, и балансировал на них, рот его был открыт в веселой ухмылке. Крупный, сощурив свои татарские гляделки, похехекивал, как бы откашливаясь, изображая осторожное веселье. Наташка со следами позолоты бронзы и советской фирменной алости на всем теле, голая, сидела на стуле, нога на ногу, и держала в руке листки со стихами. Стол был уставлен пролетарскими литровыми бутылями вина, какое пьет трудовая Франция, наживая себе язвы.