— Да откуда ж я знать могла! — возмутилась я сквозь слезы. — В саду-то ты ничего не запрещал трогать! Я уж сколько раз отсюда укроп да морковку дергала!

— Отдай нам, отдай, отдай, — снова зашелестели, завыли кони, глазами алыми мерцая и нас ближе обступая. — А то и ее съедим, и тебя, и тебя, не посмотрим, что внук хозяйкин!

— Угрожать мне вздумали? — усмехнулся колдун сквозь зубы и как рявкнет: — Прочь пошли, отродье тинное! Моя она! Твари безмозглые, нечисть поганая! Хотел я с вами договориться, откуп дать, да только обнаглели вы, да забыли, что я могу. Прочь!

Ругался он так, что я заслушалась. Но не удивилась — у нас на Руси все так же, если нечисть откупа не берет, ее бранными паскудными словами обругать нужно. И чем крепче, тем им обиднее и тем вернее прогнать можно.

Мерлин посохом махнул — кельгш, нас обступивших, словно ударом ветра по кругу снесло, мириадами брызг сияющих рассыпало, покатило волной пенистой перламутровой по саду переломанному. Заржали они из пены жалобно, будто натуральные кони, побежали прочь, из волны выныривая — а посох у Мерлина в руке превратился в бич длинный, светящийся, и колдун бичом этим кельпи хлестал, до самых дальних дотягиваясь.

Затихло все, убежали кони водяные в озеро. Я по-прежнему колдуна со спины обнимаю — а он дышит тяжело, и сердце у него так и колотится.

— Так кого, — спросил он зло, не поворачиваясь, — ты там звала?

Я от него отступила, сад оглядела — луна полная светит, а в саду разгром такой, что плакать охота. Грядки перепаханы, цветы лежат, деревья поломаны. И корыто под сломанной яблоней целехонько стоит.

Мерлин на меня посмотрел — я руки сжала и не знаю, что сказать. Чую, рот открою — и тут же он меня рядом с топинамбуром вытоптанным закопает.

— Больше всего, — проговорил он, — я тебя выгнать сейчас хочу. Чтобы никогда больше не видеть. Этот сад еще дед мой сажать начал, отец продолжил и я подхватил. А теперь что с ним?

Я губу закусила и молчу, и слезы по щекам катятся. Вот и порадовала ты, Марья, хозяина. Да что же это такое — я за всю жизнь столько не натворила, сколько здесь, в Гран-Притании, с бабо-ежкиного дома начиная. И правда, что ли, глупая я совсем?

Мерлин ругательство под нос пробормотал, развернулся и в башню пошел. А я следом побрела на ногах дрожащих — там меня Эльда подхватила, побранила шепотом, вином горячим сладким напоила и спать уложила.

А проснулась я от птичьего крика истошного. В окно солнышко утреннее светит, из сада вопли доносятся. Я улыбнулась, платье накинула, в сад побежала.

При свете дня не так страшны потери оказались в саду — с одной стороны от донжона только вытоптано было, и в основном цветы и овощи огородные, немного деревьев поломано, и, самое главное, кольцо волшебных растений осталось нетронуто!

Я не успела оглядеться, как появился в дверях колдун. Мрачный, помятый, раздраженный. Хотел сказать что-то…

— Ку-у-и-и-и-ч-х-е-е-и-ч-хе-е-е-е-е, — опять вопль над садом каркающий пронесся, да такой громкий, что я поморщилась.

— Скажи мне, что ты тут ни при чем, — проговорил Мерлин едко, едва ор затих. — Хотя… на что я надеюсь? Тишины здесь с твоего появления нет. И, видно, не будет, пока не уедешь.