– Я не совсем эколог, Валентина Ивановна, – вдруг улыбнулся ей Федоров. – Вернее, после общения с вами теперь, конечно, эколог, но в душе. Я служащий госбезопасности.

– Господи боже мой! – воскликнула пораженная женщина и приложила ладошку к груди. – Как же так? Ты же совершенно в теме, и вдруг какая-то безопасность.

– Да потом разберетесь! – осадил ее Тимирдяев. – Так кто это такие? – и выжидательно посмотрел на Настю.

– Ну, как кто, Олег Борисович? – попеняла она ему и, тут же скривившись от полыхнувшей боли, прижала ладонь к горлу. – Конкурирующая, так сказать, фирма. Разведка другого государства или корпорации, которая тоже обрабатывала женщину-шпионку, но, видимо, кураторы Гарика пообещали той больше денег и выгод, да и сам Гарик в роли Эдуарда расстарался и, скорее всего, влюбил в себя дамочку, наладив с ней роман, и она выбрала их. Мадам же Доширак, воспользовавшись тем, что всех задержали в ресторане, решила пробраться в номер Гарика и обыскать его. А охранник Коля просто оказался на ее пути. Она сорвалась, наверное, раз решилась на убийство, может, предположила, что все спишут на того, кто убил Зиночку, а она успеет найти необходимое и уйти. Не удивлюсь, если у нее имеется какой-нибудь прибор для обнаружения электронных микроносителей, – закончила Настя объяснение уже окончательно севшим голосом. А договорив, вдруг почувствовала такую невероятную навалившуюся враз усталость, что ее даже качнуло. И сразу как-то особенно сильно заболела спина, а в ушибленном затылке полыхнуло свинцовой болью. Настена вцепилась покрепче в руки Максима, прикрыла глаза, стараясь противостоять всей этой навалившейся боли, и еле слышно пожаловалась:

– Все. Душ, есть и спать. И тишины.

– Врача ей надо, – услышала она откуда-то издалека чей-то сердобольный, жалеющий женский голос.

И поплыла куда-то, словно раздваиваясь – находясь в сознании, понимая все, что происходит вокруг, видя и отмечая перемещения людей, слыша, но не различая их голоса, и в то же время как будто пребывая в состоянии полудремы, как бы защищающем и оберегающем ее от четкости и резкости окружающего мира.

«Все, – подумала она с облегчением. И улыбнулась себе: – Все».

Солнце осветило все вокруг.

Оно затопило комнату, отражаясь на сверкающих поверхностях полированной мебели и стаканов с графином, телевизионной плазмы и стекол на багетах незатейливых акварелей; оно било в глаза со всей радостной весенней мощью.

И Настасья, стоя у окна и подставляя теплым лучам лицо, все жмурилась довольно и поглядывала на беспредельное бирюзовое небо, раскинувшееся во всю свою ширь.

Хорошо. Как же хорошо!

И грустно. Все кончилось.

Вчера ей так и не удалось сразу осуществить три своих горячих желания.

Есть она не смогла.

То есть хотела, да еще как, аж сосало в животе от разыгравшегося от нервов аппетита. Но путем эксперимента выяснилось, что глотать что-то тверже перетертой каши она не в состоянии. Шеф-повар «Националя», настолько сильно впечатленный разоблачением, ринулся в кухню и самолично приготовил ей суп-пюре собственного рецепта.