– А интересно, Семен Ильич, – спросил я, – тут феномен такой забавный: вы не обратили внимания, что все газеты, выброшенные марокканцами, – на русском языке?

Недели две он не здоровался со мной, но после всё наладилось опять: носители культуры, мы должны беречь друг друга.

На защитном механизме вымещения не стоило бы даже останавливаться, так он всем общеизвестен. По рисунку Бидструпа хотя бы: там начальник распекает подчиненного, тот огорченный заявляется домой и вымещает настроение на собственной жене, та в горести колотит ни за что ребенка, а мальчишка от обиды бьет собаку, а собака, выбежав на улицу, кусает как раз того начальника, с которого всё началось. Я с этим механизмом встретился в Сибири и историю ту помню до сих пор. Работал я электриком на стройке. Мы зимой отделывали какое-то огромное здание. Стекол в окнах еще не было, и два десятка женщин, стоя на лесах-подмостках, отделывали стены, покрывая их цементом и штукатуркой. После красили. Нехитрые электрические распылители и воздуходувки (чтобы сохло) состояли на моем попечении. А также освещение. Работа женщин была каторжной. В теплых платках по самые брови, в респираторах, чтоб не задохнуться от цементной пыли, в тяжелых грязных ватниках и сапогах, они работали как лошади – оплата была сдельной, – да еще подстегивала бдительность товарок: платили всей бригаде вместе. Женского в них было очень мало. Нет, это были вольные, не ссыльные, их привлекал в такой работе заработок, поэтому я жалости к ним не испытывал, сочувствие – пожалуй. Все зависящие от меня жалкие средства механизации труда работали бесперебойно. Лампочки по мере продвижения бригады вдоль стены я тоже им исправно переносил. Но время оставалось. Мой напарник с самого утра опохмелялся, потом добавлял и спал весь день в нашей каморке на скамье. А я читал. То и дело забегала какая-нибудь малярша, и я немедленно спешил перенести свет или наладить что-нибудь остановившееся. Отношения у нас были добрые и отстраненные: я все-таки был ссыльный, и они об этом никогда не забывали.

Тут заявился мой начальник. Техникум кончал он в городе, в поселке слыл интеллигентом, собирал библиотеку, неустанно помнил, что я по образованию инженер, поэтому был сдержанно лоялен (останься я тут навсегда, мог стать начальником над ним).

– По жалобе я к вам приехал, Мироныч, – сказал он, не обращая внимания на пьяный храп напарника. – По коллективной жалобе. Малярши жалуются, что ты в рабочее время читаешь книги.

– Вот ведь суки, – изумленно ответил я. – У них же всё в порядке. И освещение, и все насосы. Я сразу всё им делаю и исправляю.

– На это жалоб нет, – сухо сказал начальник. Ему было лет двадцать пять, по возрасту он в сыновья мне годился. – Но на работе не положено читать, вот они жалобу и написали.

Все слова, которые во мне кипели, я проглотил. На это ушло минуты две. Я в ссылке был. Чуть что не так, нас возвращали в лагерь.

– Хорошо, – ответил я. – Больше читать не буду. От моей покладистости (правильней покорностью ее назвать) начальник мой оттаял и сказал мне дивные слова сочувствия: