Мольнар проснулся и некоторое время лежал в темноте. Он заставлял себя думать и чувствовал, что это требует усилий, Мольнар помнил, как входил в бункер, что с того момента прошло много дней. Следовательно, состояние, в котором он находился, не было анабиозом, поскольку его мозг отмечал течение времени. Кроме того, остались какие-то обрывки наблюдений, но обрывки нереальные, которые расплывались, когда Мольнар сосредоточивался на них. Он дышал нормально, не чувствовал боли. Через минуту понял, что кто-то дотрагивается до его головы, а в вены на руке вводится какая-то жидкость. Неожиданно Мольнар стал видеть - с его глаз сняли повязку. Перед ним стоял Дорн.

- Вы меня видите? - спросил он.

- Да, - ответил Мольнар, но произнес это слово с усилием, по слогам.

- Вы меня хорошо слышите?

- Да.

Дорн выдернул иглы из его вен.

- Пожалуйста, попробуйте встать.

Мольнар поднялся. Суставы сгибались с трудом, и движения его были неcкoординированными. Он сделал два шага и зашатался.

-- Чувствуете слабость? - спросил Дорн.

- Нет. Я словно окостенел.

- Это из-за отсутствия координации. Вы приобретете ее в течение нескольких дней. А сейчас пройдемте в кабинет.

Дорн открыл дверь, и они направились в кабинет Эгберга. Эгберга там не было.

-- Вы спасли меня? - спросил Мольнар.

- Да.

- А Эгберг?

- Он оставил вам письмо. Пожалуйста, садитесь. - Дорн достал из внутреннего кармана пиджака запечатанный конверт и отдал его Мольнару. Если вы чувствуете себя хорошо, я перейду в соседнюю лабораторию. Ecли я буду вам нужен, пожалуйста, позовите меня.

Мольнар разорвал конверт. Письмо было написано от руки.

"Уважаемый профессор!

Это письмо служит продолжением нашего разговора, который мы тогда не закончили. Так вот - человеком, тело которого я хотел вам тогда предложить, был я сам. На эту минуту, если вы читаете мое письмо, пересадка удалась и вы являетесь мозгом моего тела..."

- Дорн! - крикнул Мольнар.

Дорн открыл дверь.

- Зеркало!

-- У меня все приготовлено. - Дорн дал ему небольшое зеркальце, и тогда Мольнар увидел в нем отражение лица Эгберга. Оно было каким-то другим. Через некоторое время Мольнар понял, что глаза у него свои собственные. Он отложил зеркало в сторону и принялся за письмо.

"...По моему убеждению, я поступил правильно. Состояние вашего организма я обрисовал во время нашeго разговора. У меня же обнаружилась опухоль мозга, растущая настолько быстро, что мне приходится спешить с пересадкой, поскольку я сам должен запланировать и подготовить операцию. Причины моего решения можно объединить в две группы: во-первых, личные, которые вы наверняка не поймете. Во всяком случае, если вы смиритесь с этой пересадкой, то вас ожидает, по моим предположениям, около двадцати лет жизни, возможность научной работы в институте, который станет вашей собственностью. В моем представлении это компенсирует некоторые обязательства, которые у меня были по отношению к вам. Устройством моих личных дел я вас не обременяю. От семьи я отъединился, отгородился, и материально она вполне обеспечена. Моя жена знакома с реальным положением вещей, и с ее стороны я не предвижу никаких возражений. Второй предпосылкой моего решения стал тот факт, что ваша профессиональная подготовка позволяет вам управлять институтом и в дальнейшем, а прежде всего осуществить наблюдения за субъективными ощущениями трансплантанта. Я бы подсказал вам, как составить доклад об этом случае. Разумеется, решение остается за вами.