Катер шел в открытом просторе, плюхаясь гулким днищем в синие ямы. Выдавливал из-под бортов шипящие плоские волны, похожие на голубые стеклянные плиты. Взметал из-под носа солнечные сыпучие фонтаны, которые рушились на палубу, окатывали пулеметчика в красной косынке, и тот стоял, бронзовый, голый по пояс, невозмутимый, как монумент. Второй пулеметчик, чей острый загнутый нос сближался с отточенным, словно лунный серп, подбородком, был окружен убегающей вдаль кипящей пеной, и казалось, с его плеч спадает в океан бесконечная белая бахрома. Лейтенант Рохель Эскибель с длинными, вьющимися волосами, напоминающий девушку, стоял в рубке, держась за нарядное, перевитое ленточками колесо, правил в солнечную пустоту, и зайчики света отрывались от волн, прилетали в рубку, бесшумно ударяли в его молодое, девичье лицо. Рядом находился помощник, то и дело прижимал к глазам тяжелый морской бинокль, и, когда ему мешало стекло рубки, забрызганное солнечными каплями, он выходил на палубу и пристально что-то искал у горизонта, направляя в мерцающую даль тяжелые окуляры. Еще два матроса находились в машинном отделении, где стучал, рокотал поношенный двигатель, выталкивал за борт белую струйку воды, а в небо, из закопченной трубы – туманное облачко гари. Сесар сидел на ящике с пулеметными лентами, нахохлившийся, как птица, окруженный радужной пылью моря. Белосельцев, в отсыревшей рубахе, охваченный прохладными порывами ветра, наслаждался всеми оттенками голубого и синего, радостно погружал взор в перламутровую бесконечность, откуда летели ему навстречу солнечные звезды, кресты, огненные иероглифы, словно кто-то огромный и неутомимый писал на водах вещую книгу.
Из волны, вскрыв ее острым резцом, вспорхнула рыбка. Оттолкнулась, распрямилась в полете, выпуская прозрачные перепонки, застывая в парении. Летела, сверкала над самой водой. Белосельцев восхищенно смотрел на прозрачное диво, излетевшее из моря и вновь плавно уходящее в глубину. Новый всплеск и шлепок, и две одинаковые рыбки совершили двойной прыжок, раскрыли перламутровые лопасти, вписываясь в воздушные струи. Летели со скоростью катера, и Белосельцев успел рассмотреть их маленькие заостренные фюзеляжи, построенные из крохотных, состыкованных точно отсеков, стеклянные напряженные плоскости и стреловидные, секущие солнце хвосты.
Кругом выскакивали, бесшумно взрывались летучие рыбы, словно под водой вдребезги раскалывалась хрустальная люстра и драгоценные подвески расплескивались над волнами. Среди них, внезапная, черно-солнечная и блестящая, кувыркнулась спина, острый плавник полукругом ушел в глубину. «Дельфины», – ахнул про себя Белосельцев, торопливо хватаясь за камеру, проворонив и другого дельфина, пробившего клювом море, белозубо зевнувшего, сверкнувшего ярким, выпуклым глазом. Шлепок хвоста оставил легкую пену, слившуюся с пузырящейся бахромой, вылетавшей из-под бортов.
Согнувшись, выставив камеру навстречу брызгам и пене, он снимал мгновенно возникающих, фиолетовых, как сливы, дельфинов. Маслянистый блеск их стремительных тел, кувырки и удары хвостов. И в радостном изумлении, отделенный от красивых животных стеклянным прибором, вспомнил вчерашнее: гладкий, близкий отлив головы, ее шепчущие губы, глаза. И дрогнувшая счастливо рука промахнулась, дельфин ускользнул из кадра.