Словно в солнечном теплом воздухе промчалась летучая тень от птицы, затмившей солнце. На райском острове – бетонная стенка, избитая пулями, и на выбоину опустился маленький голубой мотылек.
Они присели на траву у стены, окруженные выпуклой синевой океана, и потревоженная трава пахла пряными, маслянистыми ароматами.
– Я хотел расспросить вас, Виктор, о вашей революции. – Сесар устремил на Белосельцева серьезный вопрошающий взгляд, желая угадать ответ на еще не заданный вопрос, прочитать его на лице Белосельцева, которое было достовернее любых прочитанных о Советском Союзе книг. – Что было потом, после того как вы сломили противника? После вашей «Авроры» и Гражданской войны? Что было после последней выпущенной по врагу пули?
Белосельцев смотрел на близкий смуглый лик человека, в его умный, ищущий, желающий правды взгляд, в котором были наивная вера и требовательность, упование на неизбежное завершение невзгод, на будущий свет, искупающий жестокость нынешних дней. Революция, кипящая на этом континенте красных гор, изумрудных вулканов, белой пены прибоя, оглядывалась на другую революцию, совершенную среди русских лесов и полей, на его, Белосельцева, Родине, которой он, военный разведчик, верой и правдой служил. И прежде чем ответить Сесару, предложить ему извлеченные из хрестоматий и учебников истины, Белосельцев попытался представить, что испытало поколение победивших революционеров, которые вдруг замерли в седлах боевых коней, остановившихся на побережье Крыма, поднялись в рост из окопов на польской границе, оторвали глаза от орудийных прицелов, глядящих в маньчжурскую даль. Ибо некого было рубить и стрелять, и кругом в дымах разоренных селений лежала огромная опустошенная страна, которую предстояло превратить в Рай Земной, на костях и золе, построить его по таинственным чертежам, изложенным в сказаниях пророков, откровениях мыслителей и провидцев, в замыслах теоретиков, что, как вещие огоньки, мерцали на остриях обнаженных сабель.
– Выпустив последнюю пулю, Сесар, мы начали строить не просто заводы, рыть не просто каналы, а сотворять свое мироздание. Свою рукотворную одухотворенную Вселенную, которую так и не удалось построить Господу Богу, преодолеть зло и насилие, неравенство и жестокий, заложенный в историю умысел. Это было творчество, как теперь, на удалении двух поколений, я его понимаю. Творение мира, подобно тому, как праматерь-природа сотворяла горы, океаны, малые ручейки и былинки. Экономика, политика и искусство тех первых лет укладываются для меня в этот романтический образ.
Белосельцев перечислял деяния, доставшиеся поколению победивших революционеров, выкладывая их перед Сесаром как драгоценные музейные экспонаты. Днепрогэс. Магнитка. Университеты и школы. Ликбез в кишлаках и аулах. Челюскинцы и Чкалов. Безымянный бородач из деревни, ввинчивающий лампочку в крестьянской избе. Шофер-узбек в полосатом халате, севший за руль грузовика, бегущего сквозь Каракумы.
– Революция, Сесар, продолжалась не в стрельбе и сабельной рубке, а в непрерывном, на пределе усилий, через все заблуждения, творчестве.