Гондурасский катер не менял направления, не разворачивался вспять, не кидался наутек, но продолжал неуклонное стремление в сторону Никарагуа, словно был запрограммирован на невидимую, вмененную ему цель. Моторы катеров работали на пределе, не уступали друг другу. Казалось, они участвуют в спортивной гонке, и там, куда стремятся, их ждут возбужденные толпы, судьи, победный приз. Белосельцев снимал через широкую шелково-синюю ленту воды в атласно-серебряных переливах. Снова из волн выскакивали летучие рыбы, словно прозрачные блестки. Одна из них упала на палубу, прилипла слюдяными плавниками, приподнимая хвост, жадно хватая воздух. Белосельцев переступил через нее, целясь в далекий катер, в пулеметчика, облаченного в ярко-желтую, цыплячьего цвета рубаху, ярко горевшую на черном суденышке.
Его испугал близкий грохот пулемета. Кормовая установка сотрясалась в мускулистых руках стрелка, прижавшего к вороненому железу свой серповидный подбородок. Гильзы гремели о палубу, скатывались в море. Трассеры бледным пунктиром уходили в сторону гондурасца, побуждая его остановиться.
Расстояние между ними сжималось. Можно было различить антенны над рубкой, перебегавших по палубе людей, какие-то буквы, начертанные вдоль борта белой краской. И оттуда, через синюю камергерскую ленту в серебряных переливах водяного шелка, ответно простучал пулемет. Очередь промахнулась, ударила далеко за кормой, нанеся морю длинный пыльный рубец. И эта долбящая, неточная очередь вызвала у Белосельцева острое чувство опасности, но не страха, а радостного и злого возбуждения, как при погоне за желанной добычей, охота на которую сулила смертельный риск и одновременно восхитительную удачу. И он снимал, чувствуя, как вырастает в кадре катер противника, не бесстрастный соглядатай, не осторожный наблюдатель, но участник погони, вступивший в беспощадную схватку.
«Моя война! – повторял он беззвучно фразу, произнесенную им на пути в Гуасауле. – Это моя война!»
Пулеметчик в красной косынке терпеливо водил стволом, помещая в прицел скачущего врага, который ускользал среди пляски света и волн, а стрелок старательно обводил его дулом, сжимая маленькую смертельную окружность. Послал заостренную очередь, состоящую из догоняющих друг друга длинных огней. Положил далеко на море рваную линию брызг. Тянул ее дальше, к катеру, расходуя грохочущую, плюющую медью ленту. Катер слепо приближался к далекому росчерку пуль. Коснулся его. Очередь, перед тем как прерваться, погрузилась в корпус, произведя в нем невидимые разрушения. Катер крутанулся, словно от боли, поднял высокую пушистую пену, пошел по дуге, превращая ее в окружность. Из рубки раздался ликующий крик лейтенанта Эскибеля, который заваливал рулевое колесо, направляя катер напрямую к врагу.
Белосельцев снимал наугад, чувствуя сквозь пространство воды и ветра, как в поврежденном механизме подбитого катера происходят дальнейшие разрушения. Так бывает в человеке, который получил смертельную пулю, но продолжает бежать, постепенно пропитываясь смертью, выключая последовательно функции дыхания, зрения, лишаясь координации, пока не рухнет, переполненный дурной, прорвавшей сосуды кровью. Гондурасец, словно ему вонзили гарпун в мозжечок, крутился по широкой пенной окружности, посылая бесполезные пулеметные очереди, словно пулеметчику каждый раз брызгали в глаза солнечную слепящую воду.