— Как ты думаешь — в каком смысле «исследование утраченных рукописей»?

— Ну, зная архивариуса Хлодвига, думаю, что прямо исследование, и притом очень тщательное, рукописей, которые именно что утрачены, — предположил Гвидион.

Ллевелис и Гвидион стояли перед стеной, читая и перечитывая названия предлагавшихся субботних спецкурсов по выбору:

«Ползучие растения» (доктор Блодвидд).

«Исследование утраченных рукописей» (Хлодвиг Нахтфогель).

«Топография волшебных холмов» (проф. Коналл O’Доналл).

— Я слышал, что профессор Коналл О’Доналл не отражается в зеркалах, — с некоторой робостью заметил Гвидион.

— Ну, это само по себе еще ничего не значит, — отмахнулся Ллевелис.

Доктор Итарнан читал спецкурс по пиктографии, причем этим словом он называл науку о пиктах, а кто по простоте душевной приходил к нему изучать пиктографию в общепринятом смысле, тот сразу с порога получал пинка. Все это сопровождалось фразой доктора Итарнана: «Картинки идите рисовать в другое место!»

«Шпилька для волос в культуре хань» (Сюань-цзан).

— Сюань-цзан говорил, что это общий курс, не требующий никаких предварительных знаний, — с сомнением сказал Гвидион.

«Говоры кентавров как особая группа диалектов греческого языка» (Дион Хризостом)

«Химический состав алхимических элементов».

— Смотри-ка, нам историю химии поставили! — радостно воскликнул Гвидион.

Посмотрев на имя преподавателя, Ллевелис тихо сказал: «Э…», — и прикусил язык. Это был Инир из Тангви.

Дальше шли «Образы животных-патриархов в «Мабиногион» и прочей людской традиции».

— Слушай, а почему на лисьем языке? — недоумевая, спросил Гвидион.

— Ну, потому что на родном языке преподавателя, — ткнул пальцем в стену Ллевелис.

«Альтернативная поэзия Шумера и Аккада».

— А вот тут имя преподавателя ты можешь разобрать? — беспокоился Ллевелис.

— Да как? — одними же согласными записано, — резонно замечал Гвидион. — Вот, смотри: после заката солнца в подвалах Восточной башни в Западной четверти. Там уж, наверное, и гласные скажут.

Говорили еще, что если молча постоять перед стеной подольше, делая вид, что ни один из предложенных спецкурсов тебе не подходит, на стене будто бы проявлялись какие-то еще дополнительные спецкурсы, с названиями, от которых бросало в дрожь; ради них предлагалось спуститься или подняться в такие отдаленные аудитории, о которых никто раньше не слышал.

Ложка, которую валлиец дарит своей возлюбленной в день святой Двинвен, всегда режется из цельного куска дерева, переплетенные виноградные лозы на ручке ложки служат намеком на то, что любовь будет все возрастать, маленькая конская подкова значит удачу, тележное колесо — что мужчина постарается стать хорошим кормильцем, якорь — то, как он будет привязан к дому, а сердечко на конце ручки — то, как его сердце будет отдано или уже отдано ей. Простодушная откровенность узора никого не смущает, — оно так и полагается. Есть даже несколько разных способов спросить с помощью узора на ручке ложки: «Ты выйдешь за меня?»

Так вот: ничего этого доктор Мак Кехт не знал. Но видя, что все валлийцы режут и шлифуют ложки, он почувствовал некоторую неловкость и трепетное желание вписаться в быт этого милого ему народа. Ему стало стыдно, что за много лет он плохо успел узнать его обычаи. Он не знал, что дальше делают с этой ложкой, что ее кому-то надо дарить. Он полагал, что ее по традиции вырезают ко дню святой Двинвен и затем просто пускают в хозяйство. И вот, внимательно присмотревшись к тому, что и как делают люди, он сел в школьном дворике, где на него падал разноцветный луч, проходивший сквозь витраж, и твердой рукой хирурга принялся вырезать валлийскую ложку. Дважды эту ложку видела Рианнон. Первый раз рано утром, когда облик задуманной ложки только-только начал выступать из придирчиво выбранного Мак Кехтом ясеневого бруска. Днем, когда Мак Кехт вынужден был отлучиться к городскому пациенту, Рианнон восприняла это как досадную помеху и даже закусила губу. Второй раз она прошла мимо витражного окна перед закатом, когда символика на ручке ложки приобрела совершенно определенные контуры, возбуждавшие воображение валлийки. Доктор смел с колен мелкие стружки и опять, поправив прядь волос, склонился над работой.