При расставании любимая плакала, но слезы были приятны. Начиналась новая жизнь, и разлука сулилась быть недолгой.

Питовранов же был готов ко всякому. Уехать, не объяснившись с Глаголевым, он не мог — вышло бы трусливо и подло, но как отнесется стальной человек к дезертирству в роковой момент борьбы, не угадаешь. В лучшем случае обольет презрением. В худшем… Год назад одного связника, который должен был доставить на явку важное донесение, а вместо этого убежал с невестой, потом нашли и казнили. Потому что из-за слюнявого Ромео сорвалась акция и погибли люди. Теперь же сам Мишель оказывался слюняв, да в какой момент…

Вряд ли, конечно, Алексей убьет старого знакомца, но все же в Парголово журналист ехал с тяжелым чувством.

Однако повезло. Глаголев еще не вернулся из Одессы, на даче была одна Ада. Она не осудила, а заплакала. Сказала: «Как же я вам завидую! Всё бы отдала…». На прощанье Мишель еще раз попросил ее написать отцу, и Ариадна вдруг согласилась. Письмо Михаил Гаврилович забрал с собой. Не опустил в почтовый ящик, а специально проехал мимо воронцовского дома и просунул под дверь. Прощаться с другом не стал. Совестно было рассказывать Эжену про свое счастье. Может быть, хоть возвращение дочери утешит беднягу.

Другое дело было нетягостное, но хлопотное: следовало позаботиться о деньгах.

Все последние годы Питовранов половину своих немаленьких заработков отдавал на дело революции, четверть тратил на себя, а еще четверть откладывал в «Машин фонд» — чтобы Марья Федоровна ни в чем не нуждалась, случись что-то с ее мужем или с Мишелем. Теперь на эти средства можно было построить заморскую жизнь — скромную, но достаточную.

Он отвез сумку, набитую кредитками, в филиал британского банка «Barclay, Bevan, Bening and Tritton», попросил выписать ордер на Машино имя.

Теперь всё было готово к отъезду. Пароход отплывал завтра, еще оставалось время упаковать багаж: любимые кухонные принадлежности и самые ценные книги из домашней библиотеки, а то где возьмешь в Новой Зеландии сочинения Пушкина, Гоголя и Писарева?

Перед тем как войти в дом, Михаил Гаврилович по механической привычке проверил, цел ли волосок на двери.

Порван. Внутри чужие!

Питовранов окликнул еще не уехавшего извозчика, велел ему гнать во весь опор. Руку держал в кармане — там был револьвер. Оглянувшись, заметил, как в окне колыхнулась занавеска, мелькнула усатая рожа.

«Куда? Куда? Куда?» — лихорадочно стучало в мозгу.

На пароход нельзя, это ясно. Сохранились остатки организации, товарищи могут переправить из города по подпольной эстафете, но теперь обращаться к ним за помощью невозможно. То «прощайте, ухожу», а то «спасите»? Так не бывает.

Здесь и вспомнился Адриан, засевший в дыре между Питером и Москвой. Вот кто мастер убегать и от бабушки, и от дедушки. Научит.

С Николаевского вокзала Питовранов отправил банковский ордер на адрес лондонской гостиницы. Как оно ни обернись, по крайней мере Маша не будет нуждаться.

И вот теперь Михаил Гаврилович курил в вагоне, смотрел на черное стекло, в котором поблескивали звезды.