— Ты изумительно выглядишь, — сказал Ли, стирая попавшейся под руку замызганной салфеткой явные признаки отвращения, глядя на серую липкую джанковую грязь на лице Мигеля и изучая узоры потертости; казалось, человек и его одежда годами блуждали в темных переулках времени без единой пространственной остановки, так и не удосужившись привести себя в приличный вид.

«К тому же, когда я исправлю ошибку... Лазарь, иди вон... заплати Человеку и иди вон... К чему мне глядеть на твою поношенную плоть, явно с чужого плеча?»

— Да, хорошо, что ты слез... Дело полезное.

Мигель плавал по комнате, вместо остроги пронзая рыб рукой...

— Там, под водой, о героине не думаешь.

— Ты стал куда лучше выглядеть, — сказал Ли, рассеянно поглаживая игольный шрам на тыльной стороне Мигелевой ладони, неторопливо петляя по завиткам и узорам гладкой лиловой плоти...

Мигель почесал руку... Он выглянул в окно... Его тело, по мере того как загорались джанковые каналы, начинало резко и возбужденно пульсировать... Ли сидел и ждал.

— Хоть нюхни разок, от этого, дружище, еще никто не подсел.

— Я знаю, что делаю.

— Все они знают.

Мигель взял пилку для ногтей.

Ли закрыл глаза: «Как это все надоело!»

— Ах, благодарю, это было здорово. — Штаны Мигеля упали к лодыжкам. Он стоял в уродливом одеянии из плоти, которое из смуглого сначала стало зеленым, а потом бесцветным в утреннем свете и свалилось, шариками раскатившись по полу.

Глаза Ли шевельнулись в веществе лица... резкий взгляд, холодный и мрачный...

— Убери все это, — сказал он. — И без того грязи хватает.

— Да-да, конечно, — Мигель вертел в руках совок для мусора.

Ли убрал пакет с героином.

Каждый третий день Ли обходился без наркотиков, то есть делал абсолютно... э-э... необходимые паузы, дабы подкинуть топлива в огонь, горевший в его желто-розово-бурой студенистой субстанции, и не подпускать к себе свою затаившуюся поблизости плоть. Поначалу его плоть Пыла просто мягкой, такой мягкой, что его едва ли не а вылет ранили пылинки, воздушные потоки и одежные щетки, в то время как непосредственный контакт с дверьми и стульями не причинял, казалось, никаких неудобств. Ни одна рана не заживала в его мягком ненадежном теле... Вокруг обнаженных костей вились длинные белые усики плесени. Плесневые запахи атрофированных яиц подбивали его тело пушком серого тумана...

Во время первого тяжелого заражения из закипевшего термометра внезапно вылетела в мозг медсестры ртутная пуля, и та с душераздирающим воплем упала замертво. Завидев это, доктор захлопнул стальные ставни выживания. Он потушил загоревшуюся койку, а ее обитателя тотчас изгнали из помещения больницы.

— Сдается мне, он сумеет выработать собственный пенициллин! — прорычал доктор.

Но та инфекция напрочь выжгла плесень... Теперь Ли жил в различных степенях прозрачности... Невидимым он, строго говоря, не стал, но по крайней мере узреть его было нелегко. Его присутствие не привлекало особого внимания... Его не было видно ни в тени, ни в отраженном свете, да люди и не желали его замечать, считая его самого тенью или отражением: «Это всё обман зрения или неоновая реклама».