Совсем уж отчаялся, да встретил людиновского земляка — Игнатия Даниловича Литвинова. У Мальцева ведь как было — сами его производства в Орловской и Калужской губерниях, а разные службы — приказчики, заготовители, торговые люди — почти по всей России. Литвинов служил в Киеве мальцевским экспедитором, снимал на Подоле домишко, принадлежавший купцу Самохвалову. И предложил он в этом домишке Ивану Фокину комнатенку и платы никакой не взял.

В том домишке и появился на свет Игнат 19 декабря 1889 года.

Зимним днем, под самое рождество, собрались Иван и Антонина крестить своего второго сына. Ничего заранее не говоря своим квартирантам, Литвиновы устроили торжество. Зазвал Игнатий Данилович в свою светелку, а там уже накрыт стол, возле которого хлопочет хозяйка:

— Садитесь, дорогие, это для вас и вашего новорожденного!..

Никогда не бражничали хозяин и квартирант, а тут, знамо дело, опрокинули по стопке. И тогда Литвинов сказал:

— Старшего ты, Иван, назвал Василием, в честь своего отца, мальцевского мастерового. Це дило, це ладно. К примеру, уходит человек, а прозвище его должно оставаться. Так вот я и подумал: детей у меня нема, значит, и внуков не будет. А прозвище свое хотелось оставить… Вот и просьба к тебе и Антонине — нареките своего новорожденного Игнатием, в мою, так сказать, честь…

Выпрямился за столом Иван — статный, плечи в стороны, грудь что наковальня, расправил пшеничные усы:

— Сколько я ни плавал но Днепру, был на германской реке Прегель — сплошь шлепают пароходы, то названные в честь императоров, то в честь каких-нибудь святых. И ни одного, чтобы по имени простого человека. А города возьми. То Петербург, то в память императриц Екатерины, Елизаветы… Ну, ладно, пароходы и города — то железо да камни… А мы с тобой свое, рабочее имя человеку дадим. Пусть прозывается сын в честь доброго друга — Игнатием…

Детские впечатления самые яркие. Достаточно чуть прикрыть глаза, и тут же в памяти всплывет откос на Подоле, по которому вниз, к Днепру, бежит он, четырехлетний.

Бежит ходко, самозабвенно и слышит у себя за спиной:

— Игнаш, не гони как оглашенный. Пароход вон на середине реки. Еще сколько ему к берегу подгребать да швартоваться.

Это Васек, старший брат. Он уже взрослый — зимой начал ходить в школу. Потому старается держаться солидно, идет увалисто, не торопясь, и его, Игнату, старается урезонить. Но у причала не выдерживает сам, вовсю начинает перебирать ногами, увязая босыми ступнями в приднепровском песке.

А он, Игнаша, уже в широко распахнутых объятиях отца:

— Папка пришел!

Пшеничные усы щекочут белую, нежную мальчишечью кожу, от отца вкусно пахнет речной водой и железом.

Но еще вкуснее — Игнаша знает — будет пахнуть хлеб, который сейчас достанет из своего походного, кованого сундучка папка, разломит корку пополам и даст сыновьям. Игнашке, как водится, побольше — для роста.

Но он набросится на отцовский гостинец не сразу. Сначала проведет корочкой по лицу, вдохнет душистые запахи. Он знает, что пахнет хлеб холодной речной водой, такой студеной, какая, говорят, бывает лишь под дном парохода, глубоко-глубоко. И еще пахнет он какими-то чудными, растущими только у берегов травами и, конечно, горячей, так что нельзя даже на миг прикоснуться к ней, урчащей пароходной машиной…