И все, кто находился на площадке и не успел уснуть, потянулись к нашему костру. Сперва мы пели, негромко и задушевно. Мы пели песни давнишние и совсем новые, модные, печальные и веселые...
Потом девчата захотели танцевать. Они поднимали с места ребят и тянули их в круг. Трифон все более увлекался. Молодые люди и девушки, в полушубках, в валенках, в платках и шапках, неуклюже утаптывали снег на тесной площадке между четырех костров. Толкались, задевая друг друга плечами, спинами... Так, с песнями, с танцами под аккордеон, с жаром костров и с жаром сердец, мы входили в новую полосу жизни. Это был праздник встречи с новой, еще непонятной для нас судьбой. Молодость моя, не пролети бесследно!
Я танцевал с Катей Проталиной. Мы были так одеты, что могли лишь держать друг друга за рукава полушубков и перебирать ногами на одном месте. Я отважился было покружить ее, но валенком зацепился за какие-то корни или за кочки, и мы чуть не упали...
Катя еще больше развеселилась, у нее блестели в улыбке зубы, сияли глаза, лицо то жарко расцветало в отблесках огня, то на секунду тонуло в черноте, чтобы тут же снова вспыхнуть.
— Как тебя зовут? — спросила Катя.
— Алеша.
— Это все твои друзья — Петр, Трифон, Анка?
— Да.
— Они мне нравятся.
— Мне тоже,— сказал я.— Мы все из одной бригады. У нас есть еще Илюша Дурасов, Серега Климов, «судья» Вася и другие парни. Они тебе тоже понравятся.
— Почему судья? Прозвище такое?
— Нет, должность. Общественная.— Я улыбнулся, вспомнив, как меня «судили», посвящая в строители.
— Чему ты улыбаешься, Алеша? Может быть, я не так что спросила?
— Нет, нет, все в порядке, Катя. Спрашивай дальше.
— А Елена — жена Петра? Боже мой, какая красивая — глаз не оторвать! У нее, наверно, большое горе. Она все время молчит. Всю дорогу молчала. Мы ехали в одной кабине. Она смотрит в окно и молчит. А если спросишь что-либо, ответит «да» или «нет» — и все. Отчего она такая, Алеша?
— Ты спроси у нее.
— Что ты! Мне и подойти-то к ней боязно.— Катя взглянула мне в глаза.— Алеша, а почему и ты грустный, тоже всё больше молчишь? Работаешь и молчишь.
— Обстановка новая, непривычная. Не тянет на беседы...
— Ой, обманываешь, по глазам вижу, что обманываешь. У тебя на душе нехорошо что-нибудь, да?
Я глядел на ее озаренное пламенем лицо и улыбался.
— Смешная ты, Катя...— Мы все еще держали друг друга за рукава и топтались на месте.
Трифон играл без остановки, кончал один танец, тут же без передышки переходил на другой.
— Алеша,— сказала Катя,— а можно мне находиться вместе с вами?
— Ты и так с нами. . __
— В вашей группе, среди вас?
— Попроси Петра, он согласится.
— Вы мне все очень понравились,— призналась она.
— По-моему, ты Петру тоже понравилась.
Катя спросила живо и обрадованно:
— Правда? А тебе, Алеша?
— Мне тоже, Катя. Ты не можешь не нравиться...
В это время Трифон перестал играть. Я взял руку «своей дамы», снял с нее варежку и поцеловал кисть, при этом галантно шаркнул валенком по снегу. Катя, чуть запрокинув голову, засмеялась. Смех ее, синие глаза, неподдельная ее прелесть омывали мне душу, в груди потеплело — сквозь утренний холодный туман пробились лучи молодого солнца.